Владимир Дуров - О сильных мира того

Мало-по-малу Лео свыкается с гуртою. Я его оставляю в ней ночевать. На другой день он как бы не чувствует сбруи. Теперь дальше гораздо сложнее, я надеваю на голову Лео протез и прикрепляю его к гурте.

Лео сначало чувствует себя не важно и машет головой, стараясь сбросить незнакомое, мешающее ему постороннее тело. Но постепенно, мало-по-малу, он свыкается, видя бесполезность сопротивления. Брошенная мною рыбка подхватывается на лету.

Лео уже забыл о протезе. Сетка позволяет льву взять в зубы рыбу, но проглотить ее не может. Тут начинается борьба с непредвиденным неудобством. Лео болтает рыбу во все стороны, подкидывает ее в воздух и вновь ловит, но проглотить не может. Сетка делает свое дело. Лев растрепал на мелкие кусочки рыбу, но в рот ничего не получает. Лео перестал пробовать проглотить ее и держал в недоумении во рту.

Но вот мое слово, ему знакомое «аппорт», и он подносит ко мне рыбу.

Быстро беру у него изо рта рыбу, еще быстрее открываю протез с сеткой, кладу прямо в пасть Лео рыбу и тотчас же закрываю протез. Лео доволен, — в высшей степени доволен и я. Следующую брошенную рыбу он моментально преподносит мне и ждет, когда я открою протез и дам ему проглотить.

Так побеждено мною пространство. Оно для нас с Лео не существует. Лео без меня питаться не может.

Это была первая моя победа в области применения дрессированных животных на пользу человеку. Это был первый шаг к изобретению.

Отдав все свое время секретной дрессировке, я никого не впускал в мою лабораторию, кроме служащих.

В один вечер приехала к нам в гости жена покойного председателя Государственной Думы М. Н. Муромцева. Она сумела проникнуть в святое-святых, в мою лабораторию, увидела мои работы и сейчас же принялась хлопотать, чтобы провести мое изобретение в жизнь.

На следующий день она привезла ко мне командующего войсками Московского Округа генерала Мразовского.

Суровый генерал сначала недоверчиво отнесся к моим изобретениям, но чем больше он наблюдал и вникал, тем сильнее разгорался в нем интерес, и он провел в моей лаборатории около пяти часов, а, уезжая захватил с собою написанный мною на машинке мой труд с рисунками и чертежами.

Через несколько дней командующий приехал снова ко мне и привез с собою артиллерийского полковника.

Через две недели я узнал, что Мразовский послал мой труд и письмо в Петроград к военному министру Беляеву и ответа еще не получил.

Я вооружился терпением.

Проходит еще две недели.

Командующий посылает нарочного за ответом, при чем добавляет в своем письме к министру, какое громадное значение имеет для войны мое изобретение применение живой силы в военном деле и подробно описал, как видел у меня дрессировку морских львов.

Но вот грянул гром февральской революции. Началось массовое бегство сановников. Я вспомнил о генерале Мразовском и тотчас же поехал справиться об его участи и об участи моего изобретения.

Узнаю, что командующий войсками со всем своим штабом засел в городском манеже и, окруженный восставшими войсками, не сдается, ожидая распоряжения из Петрограда.

В конце концов он принужден был сдаться.

Я его потерял из вида…

Что касается моих документов, то с ними связаны тесно революционные события.

В дни восстания в Петрограде к министру Беляеву явились революционеры. Беляев успел сжечь у себя в камине то, что не хотел показывать, и в том числе мои труды с планами и чертежами.

Прежде я ежегодно уезжал летом с семьею за границу для лечения.

Война застала меня в Германии.

На первых порах всеобщей растерянности мне пришлось сыграть роль об'единителя. Это случилось только потому, что меня все знали. Правда, там были люди, имеющие большую известность, чем я, как, напр., проф. Кареев, член Государственной Думы Чхенкели, известный богач Тагиев и др., но более знакомым и доступным всем оказался я.

Присяжного поверенного Полиановского, который, не покладая рук, с утра до ночи идейно работал для народа, меня и испанского посла просили уполномочить присутствовать на заседаниях немецкого банка в Берлине, как представителей христиан и русских евреев.

К сожалению, в комитете не могли обойтись без разногласий; образовалась партийность, при чем некоторые из комитетов старались в первую очередь отправить в Россию своих знакомых. В результате оказалось, что к отправке в первых четырех поездах были помещены все состоятельные люди. Таким образом беднота, которая абсолютно не имела средств к существованию, принуждена была оставаться в Берлине. Тогда я, немецкий писатель Фукс и член Государственный Думы Чхенкели, в заседании комитета, потребовали, чтобы вопрос о порядке отправки русских был перенесен в особую комиссию. В конце концов мы добились своего, и неимущие имели даже большую возможность выехать на родину, чем состоятельные.