Петр Лебеденко - В излучине Дона

— Ишь ты, философ. Говоришь, будто лекцию читаешь. Определенно у комиссара мудрости набрался.

— А что плохого? Умного человека всегда интересно послушать.

За палаткой вдруг тарахтит полуторка.

— Почта приехала! — кричит кто-то обрадованно.

Тут уж не до разговоров. Оба разом поднимаемся и спешим к полуторке.

Получаю и я весточку. Люба пишет, что живется нелегко, Гарик и Вова заболели малярией.

Жадно вчитываюсь в каждое слово. Письмо короткое. Чувствуется, за переживаниями жене было не до подробностей. И все же она не забыла просьбу сыновей, с которой они всегда обращаются ко мне, и приписала от них, чтобы я покрепче бил фашистов и побыстрее кончал с войной.

Прочитав письмо, я несколько минут стою в расслабленном состоянии. Чувствую, как в груди разливается приятное тепло, хотя в письме нет ничего такого, чему бы следовало радоваться. Наоборот, живется нелегко, дети больны. И все же я счастлив. Счастлив от одного сознания, что они живы, что это моя семья, что в руках моих кусочек моего счастья, самого близкого и кровного, что вот сейчас я тоже возьму в руки карандаш и пошлю в далекий знойный Ташкент весточку от себя.

Ухожу в палатку, поудобнее располагаюсь и начинаю писать. Налетают «юнкерсы», бомбы рвутся недалеко, но сейчас это мне не мешает. За письмом — я как с родными за одним столом. Вижу их лица, слышу их голоса. Хочется дольше продлить эти считанные счастливые минуты забвения. Ведь скоро, очень скоро они пройдут, и, кто знает, может, это последние минуты общения с семьей. И потому черт с ней, этой бомбежкой, свистом осколков, ревом падающих в пике «юнкерсов», содроганиями земли под ящиком, на котором пишу письмо в далекий Ташкент!

Дописываю листок, зову Маслакова и велю ему передать письмо шоферу полуторки, которая задержалась из-за бомбардировки.

Ну вот, теперь на сердце спокойнее, и можно приниматься за привычные дела. Они как раз сваливаются на меня со всех сторон.

Нежданно-негаданно приезжает Кохреидзе. Еще издали машет руками и на ходу сообщает, что привел ожидавшуюся еще вчера роту Т-60.

— Передай их Мельникову, — говорю ему.

После Кохреидзе приезжает помощник по хозяйственной части Мирзоян Ульданов. У него свои заботы. Потом приходит Грудзинский.

Разделавшись с первоочередными делами, я направляюсь к Мельникову, оттуда в батальон к Суху, ненадолго выезжаю к Мирводе. Там меня застает приказ о наступлении.

Уже два часа дня, а атака в четыре.

— Ну вот, — говорю майору, — опять по пословице: на охоту ехать — собак кормить. Как же после этого обойтись без потерь…

Теперь танки остаются в своих бригадах, но и это не помогает. Бой продолжается до сумерек. Противник обороняется зло. За высотой 169.8 сплошное море разрывов.

Пехота продвинулась на каких-то двести метров и намертво залегла. Ее теперь не поднять никакими силами, да и какой смысл. Все равно приблизиться к позициям противника немыслимо.

32-я мотострелковая бригада в ходе боя переместилась левее нас и закрепилась на южных и юго-западных склонах соседней высоты.

У Мирводы не знаю, а у Мельникова пока подбит один танк. Это тот самый КВ, который неделю назад подарил мне Родин.

Задачу мы не выполнили, но врагу нанесли урон. Я с удовлетворением узнаю об успешных действиях противотанковой батареи. Командир ее, старший лейтенант Кузьмин, докладывая мне, еле сдерживает радость. Я это чувствую по его возбужденному, ликующему голосу.

— Батарея вела огонь с закрытых позиций и уничтожила несколько вражеских минометов и пулеметов, три автомашины с грузом и около сорока солдат и офицеров.

— Молодец, старший лейтенант. Передай мою благодарность всему личному составу батареи…

Вечером из штаба корпуса приходит необычный приказ: за ночь все танки закопать на юго-западных склонах высоты 169.8, батарею ПТО выдвинуть на северо-западный склон.

— Выходит, симптомы подтверждаются, — резюмирует Грудзинский. — Противник, видно, действительно готовится к наступлению.

Незаметно сгущаются сумерки. Догорает тонюсенькая полоска заката, становится ярче блеск звезд. Луны нет, и самолеты противника нас не беспокоят. К полуночи с помощью саперов танкисты и артиллеристы заканчивают окопы для машин и огневые позиции для противотанковых пушек.

Все вроде сделано, можно, пожалуй, и отдохнуть. Не тут-то было. Помешал Маслаков:

— Товарищ комбриг, вас с комиссаром вызывают в корпус!

Тяжело передвигая свинцовые ноги, шагаю к броневику.