Петр Лебеденко - В излучине Дона

Асланов с Мельниковым тут же отправляются к месту сосредоточения танков. Через час комбат возвращается, достает из сумки список комсостава и просит утвердить перемещения, которые он произвел. Потом разворачивает карту и докладывает, как решил разместить танки.

— Вот сюда, — Мельников показывает пальцем на левый фланг бригады, — хочу поставить роту, которая будет скомплектована из восстановленных машин. Пока на фланг выдвинул два танка из резерва.

— Почему именно туда?

— Во-первых, там плохо обеспеченный стык с соседом, во-вторых, танкоопасное направление, а в-третьих — позиция отличная, за гребнем скрытая.

— Хорошо, — соглашаюсь я и про себя отмечаю умение комбата говорить коротко и четко. Наш разговор прервал телефонист:

— Товарищ полковник, звонят из батальона. Говорят, их атакуют танки. Штук двадцать.

Впереди возникает яростная стрельба. Звуки выстрелов приближаются.

Львицын прыгает в окоп к телефонисту, берет трубку, расспрашивает, что случилось. Ему сообщают, что танки противника идут к нашему НП.

Грудзинский встает, зачем-то поправляет кобуру пистолета. Спрашивает у меня:

— Что будем делать?

— Прежде всего всем штабистам вооружиться противотанковыми гранатами, — приказываю ему. — Документы быстрее в бронемашину. Подготовиться к выезду во второй эшелон.

Мельников тоже смотрит на меня:

— Разрешите отбыть в подразделение.

Получив разрешение, поворачивается и бежит к батальону.

На НП у нас шесть танков: мой, комиссарский, штабной и три резервных. Это уже сила. Я подзываю Львицына:

— Товарищ майор, прикажите всем танкам выдвинуться к гребню высотки. Сами садитесь в машину комиссара и командуйте. Подпустите фашистов поближе, бейте в упор, наверняка.

Львицын бросается выполнять приказание. На ходу кричит экипажам, показывая рукой, чтобы заводили машины. Танки трогаются с места, взбираются на косогор и застывают в засаде.

Я направляюсь к своей тридцатьчетверке. Во рту знакомо пересыхает. У меня всегда так бывает в первые минуты опасности. Куда-то в глубину сознания отступают все другие заботы, волнения. Весь внутренне собираюсь и сосредоточиваюсь на одном — предстоящем нежданном бое.

На глаза попадается Грудзинский. Он для тренировки взмахивает гранатой. Офицеры штаба заканчивают погрузку документов. Это наводит на мысль, что, пожалуй, зря я вызвал на НП Грудзинского. Один случайный прорыв противника, и штаб может погибнуть. Да и вообще для охраны его понадобятся танки, люди, а их и так не густо. Тут же решаю отослать штаб в тыл, но недалеко. Подхожу к Грудзинскому:

— Витольд Викентьевич, со мной останется Львицын. Сам со штабом уезжай километра на два в тыл. Держи со мной связь.

На лице подполковника мелькает недоумение, он порывается что-то сказать, но внезапно козыряет и уходит в палатку.

На высотке уже стреляют. Хотел было скрыться в танке, но раздумал. Руководить боем из-за брони неудобно, лучше открыто, держа перед глазами местность.

Проходит несколько минут томительного напряженного ожидания. Выстрелы становятся реже. Мелькает мысль: «Пропустили. Сейчас враг появится здесь». Пальцы сами нащупывают чеку гранаты.

Но над башней комиссарского танка поднимается крышка, из люка высовывается Львицын. Он встает на броню и заглядывает за гребень.

— Что там, Михаил Федорович? — кричу ему.

Защищая глаза от солнца, майор всматривается в даль, молчит и наконец с недоумением отвечает:

— Повернули назад.

Соскакивает с машины, бежит на высотку. Я спешу следом. Да, фашисты уходят. Одна машина горит. Вскоре подъезжает Мельников, докладывает:

— У противника наступало двумя эшелонами двадцать танков. Непонятно почему — повернули обратно. Одного мы подожгли. Это сделали те экипажи, что выдвинулись на левый фланг.

— Быстро освоился, комбат, — одобрительно говорю я. — Давай позавтракаем вместе.

Как раз приехала кухня. Устраиваемся возле недорытой штабной землянки. Мимо пробегают с котелками танкисты.

Орудуя ложками, изредка перебрасываемся короткими фразами. Все о том же: о батальоне, его людях, обстановке на фронте. Капитан — кадровый командир и основательно нанюхался пороху, все понимает с полуслова.

Солнце припекает все сильнее. Поднимается ветер. Он закручивает столбы пыли, несет их в поле и там серой тучей обрушивает на пшеницу.

День клонится к вечеру, а приказа на атаку все нет. В голове разные догадки. Наиболее резонной кажется одна: в подразделениях большие потери, из тыла не подошли отремонтированные танки, командиры не успели сделать необходимых перемещений. Потому Родин и выжидает.