Петр Лебеденко - В излучине Дона

От одной этой мысли у меня мурашки пробежали по коже.

День на исходе, а обещанного комкором стрелкового батальона нет и нет. Когда я уже потерял надежду, на дороге показывается наконец полуторка.

Подкатив к моему танку, останавливается, из кабины выскакивает широкоскулый капитан.

— Товарищ полковник! Батальон сто тридцать первой стрелковой дивизии прибыл в ваше распоряжение.

— Где задержались? Почему не явились к началу атаки?

— Машин пришлось долго ждать. Их только недавно подали.

— Ну а батальон-то где? Говоришь, прибыл, а я что-то его не вижу.

— Сейчас будет… Да вот и он, — кивнул капитан на показавшиеся вдали машины.

— Хорошо. Занимайте оборону от начала оврагов до Дона. Левым соседом у вас будет второй танковый батальон.

Минут через десять появляется Сух.

— Быстро выдвигайтесь за позиции танков, Иван Акимович, окопайтесь. Организуйте разведку.

Старший лейтенант отходит, подает сигнал. К нему сбегаются командиры стрелковых, пулеметной и минометной рот, батареи противотанковых орудий. Сух отводит их к кустам и там дает указания.

По направлению от машин, которые отведены в резерв, вдруг появляется Маслаков. Как будто ничего не произошло и он не нарушил моего приказа, протягивая котелок, из которого пахнет чем-то вкусным, Ваня говорит с ноткой недовольства:

— Ваш обед, товарищ полковник. Совсем остыл…

Поправляет сбившуюся на затылок пилотку и смотрит на меня ясными чистыми глазами. Мне известна эта его манера прикидываться простачком. Внешне — святая невинность, а в душе ухмылочка. Дескать, хоть вы и полковник и комбриг, но без меня вам не обойтись, и сейчас вы довольны, что я рядом, а потому вас не боюсь.

В какой-то мере он прав. Но нельзя же сдаваться так просто. И я нарочито резко говорю:

— Ты как здесь оказался? Тебе что было приказано?

Ваня виновато моргает и молчит. Потом, вздохнув, отвечает:

— Я был в штабе. А сейчас штаб все равно сюда собирается…

— Вот я тебе другой раз покажу, как самовольничать! — И, сбавляя тон, спрашиваю: — Умыться есть?

— Есть.

Маслаков рывком откупоривает одну из двух висящих у него на поясе фляг, достает из сумки мыло и полотенце.

Сдернув гимнастерку, я подставляю ладони под тоненькую теплую струйку воды, набираю целую пригоршню и сильно плескаю в разгоряченное лицо.

— А здорово мы сегодня фрицам всыпали!

Это Ваня «подмасливает» меня. И пусть. В конце концов, он прав, и радость его искренняя. Но его «мы» напомнило мне басню про лошадь и муху, и я беззлобно, просто чтобы поддеть Маслакова, спрашиваю:

— Кто это «мы»? Ты разве был в атаке?

— Так зачем мне? Вы за нас двоих поработали, — и весело улыбается.

Погасла вечерняя зорька, и повеяло прохладой. Прошел еще один боевой день — день трех атак. Люди возбуждены успехом, и в лагере долго не смолкает шум. Уже роздан ужин — он же и обед, заправлены горючим танки, пополнены боекомплекты. Пора и отдыхать. Но всюду слышны оживленные голоса, шутки, смех. У танкистов отличное настроение.

Николаев вернулся из подразделений. Я смотрю, как он присаживается рядом, и невольно думаю, что повезло мне с комиссаром. С таким можешь не волноваться за моральное состояние бойцов. Он и его немногочисленные помощники выполняют свою работу тихо и неприметно, без суеты и шума, но надежно.

Мы с Мироном Захаровичем сдружились. Я вижу в нем верного товарища, друга, советчика. Он принципиален, может в глаза сказать правду, но это всегда в интересах дела, а значит, и в моих же интересах.

Мои размышления прерывает голос Симонова, раздавшийся за спиной:

— Разрешите?

— Что у вас?

— Сводка за два дня.

— Читай вслух, — просит Мирон Захарович.

Опять большие потери. Но и противнику досталось. Только в результате внезапного флангового удара нами захвачено двенадцать орудий крупного калибра и десять противотанковых пушек, несколько бронетранспортеров, склад боеприпасов. Уничтожено семь танков.

— Очень хорошо, — замечает Николаев. — Маленько поквитались…

Из темноты выползает бронетранспортер. Открывается дверца, и показывается перебинтованная голова:

— Где комбриг пятьдесят пятой?

— Я здесь.

— Вас с комиссаром вызывает комкор.

— Симонов, давайте быстрее рабочую карту и боевую сводку.

Присланный из США бронированный тягач на полугусеничном ходу, иронически прозванный у нас «вторым фронтом», жестко подбрасывает на ухабах. Николаев, рискуя прикусить язык, рассуждает вслух об итогах прошедших боев. Мирон Захарович иногда любит «пофилософствовать», и у него своеобразная манера говорить. Он ставит вопрос и сам же на него отвечает.