Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Ольга Яковлевна Ермолаева — няня у Косаревых.

В ноябре темнеет быстро.

Шли часы, дни, их никто не беспокоил. Но поскольку оцепление не снимали, семья понимала: теперь они под необъявленным домашним арестом.

Маша читала что-то по-французски. Саша лежал на диване в свитере, читал свои книги. Конечно, большинство книг осталось в московской квартире. Но часть он сюда перевез, и почти все — дорогие сердцу, с дарственными надписями от Горького, Фадеева, Гладкова, Николая Островского, а то — и от совсем молодых авторов — романы, где действие разворачивается в колхозах, на ударных стройках.

Он читал и помимо своей воли прислушивался к звукам за окном. Нет, тихо. Только чуть-чуть слышен голос из репродуктора: новости, почти за каждой из которых — его комсомольцы, его люди, косаревцы, по всей огромной стране и в армии, в авиации, на флоте.

Александр Косарев не знал, — впрочем, возможно, будучи знаком со сталинским норовом, догадывался, — что здесь и сейчас в Волынском проходят последние в его жизни спокойные деньки.

В них пока есть тепло от печки, и за окном кружится снег. И собака, пока светло, приумолкает, чирикают на ветках птицы, ступает по коврикам кот.

В конце концов, уже к концу это ватной, неразъясненной недели Маша хлопотала по хозяйству, а Александр Васильевич не знал, куда себя девать. Он не привык к такому ритму Обычно ему не хватало дня, чтобы везде побывать, все успеть, всех принять.

А тут…

Он уже навел порядок у себя в кабинете, разложил книги по полкам, выбросил ненужные бумаги. Перебрался в оружейную, к сейфам.

Коллекция оружия у него собралась значительная — пистолеты, карабины, наганы, кортики и кинжалы, иногда генеральские, очень дорогие. Все разложил на столе, разобрал, почистил стволы, смазал механизмы, протер оптику.

Этим оружием можно было вооружить отряд.

Косарев знал: будь у него эскадрон самых верных, самых преданных комсомольцев, беззаветных, которые, так же как и он, готовы были бы голову сложить за идеалы рабочих, за лучшую и честную жизнь, — какой бы им Ежов был страшен, какой Берия?

Но 28 ноября 1938 года, в тот понедельник, Господи, помилуй!

Да уж, именно в тот день, когда снег за окном усилился, чуточку потемнело даже. И в небесах был затеян великий спор о человеке Косареве. Обречь его на муки смертные, не мешать казнить или всё же спасти и миловать?

В час, когда невидимая длань Господня простерлась над Волынским, Косареву было всего 35 лет. Даже не 33, как Иисусу, которого Сашка, крещеный матерью, давно забыл, и тем более не веровал. Храмы которого рушил со всеми другими по приказу партии, которая иконы продавала кому ни попадя за границу, даже проклятым буржуинам. В тот день внутреннее напряжение Косарева достигло пика. Он словно почувствовал что-то, нацепил валенки, набросил полушубок, хотел на крыльце папиросу выкурить, да побрел через двор в сарай.

Там он присел на колоду, на которой иногда колол дрова. Возможно, перед его взором был проем во двор, откуда виден забор. А перед ними — качели, на которых Косарев любил качать дочь.

И задумался.

Он по натуре не был поэтом или романтиком. Он был прагматиком. Может быть, увлекающимся, азартным, но прагматиком, который умел делать логические построения и верил им больше, чем стихам друга Маяковского. Он не заканчивал института даже как парттысячник, не успел и не сумел. Он был самоучкой. Но при этом нутром пролетарским осознавал правильность законов формальной логики.

И с точки зрения формальной логики он нынче рассуждал о себе.

Исполнилась ровно неделя после Пленума ЦК комсомола, где его лишили поста генсека. А значит, зацепили крепко.

Косарев слишком хорошо знал, как работают винтики сталинской машины, потому что при нем многие люди то возвышались необычайно, — будучи еще вчера никем, «ниоткуда и никуда», — то падали в бездонную, зловонную яму ГУЛАГа.

Он понимал, что арест в таких случаях неизбежен. И знал, что после этого происходит с семьями осужденных.

Уже «врага народа» нет давно на земле, нет его среди живых, а значит, ему уже не бывать ни английским, ни японским шпионом. Не подсыпать сахар в бензобак танка. Не сидеть с оптической винтовкой на арбатском чердаке в ожидании кортежа вождя. А они все-таки врываются в семью, хватают всех до одного. Жены встают на мученический путь, пока не умирают где-нибудь в Караганде или в Потьме. Детей отправляют в детдома, где насилуют, избивают, морят голодом, коверкают судьбу.