Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Около неё было существо непостижимое и в то же время наивное. Он обладал болезненной впечатлительностью и таким моральным и физическим эгоизмом, в который трудно было поверить. Мог без конца рассуждать о своем здоровье, о выпавшем волосе, об испортившемся зубе. Его самолюбие было крайне чувствительно ко всему, что касалось его физического недостатка. Первые дни он ничего не говорил об этом, она сама коснулась этой темы, желая освободить его и себя от чувства неловкости. А поступила так, прочтя статью Эразма Дарвина о болезнях воли. Дарвин указывал, что пациент может получить облегчение, свободно говоря о своей болезни. Действительно, с этого дня Байрон позволил ей знать об этом, но всегда говорил о своем недостатке со сдержанным смешком — «моя маленькая ножка». Когда он, гуляя, слышал на дороге чьи-нибудь шаги, то или останавливался и стоял неподвижно, чтобы незнакомец не заметил, что он хромает, или бежал бегом. Не выносил, когда на него смотрели, это приводило его в бешенство.

Он сразу же начал бороться с нравственными чувствами Аннабеллы. «Только первый шаг труден». Каждый вечер он старался убедить её в том, что нет никаких истин ни в религии, ни в морали, и заканчивал свои рассуждения вызовом: «Ну теперь попробуйте обратить меня!» Она не пыталась возражать. Внушала себе, что прощение, безропотность, мужество и бодрость скорее убедят его в том, что не все люди злы. То, что он называл религией, было мрачной доктриной детства, и эта доктрина, усугубленная двумя годами, проведенными в мусульманском мире, сформировала его фатализм. Не так думала о провидении Аннабелла: «Я верила в живое присутствие Бога в тех, кто хочет жить не по своей, а по его воле».

Еще не живя с Байроном, она считала его скептиком, вольтерьянцем. На деле же оказалось совершенно другое. Рассудком он был вольтерьянец, но скрытый кальвинизм проникал в глубины его души. Ни у одного существа не было столь подавляющего сознания божественной воли, но божье правосудие в его глазах не смягчалось никаким милосердием. Вся его религия была — страх и как следствие этого — возмущение. Он верил, что одни были предназначены для рая, другие — для ада, а сам он принадлежал к последним. Отсюда и возникала естественная ярость против тирана Вселенной, безнадежное неистовство. Однажды, после жестокого спора, он упал в кресло и сказал жене:

— Самое ужасное — это то, что я верю.

Думая об этом Боге, который радуется страданиям своих творений и, может быть, смеется над ними, он приходил в негодование. «Все зло, — грустно записывала Аннабелла, — идет от этой несчастной веры его детства, которая отрицает возвращение блудного сына».

Поистине это была трагическая чета, потому что даже достоинства каждого из них в сочетании с недостатками другого не могли привести ни к чему, кроме несчастий. Аннабелла своими рассуждениями, обычными темами размышлений обращала Байрона к серьезной стороне жизни. Но заставлять Байрона думать об устройстве Вселенной — это и значило приводить его в ярость. Не без основания любил он веселых и немного сумасбродных женщин. Его спасение было в простоте, на которую Аннабелла была неспособна. Она отнюдь не была лишена тонкости суждения и прекрасно анализировала характер Байрона: «Его несчастье — это жажда возбуждения, которая всегда свойственна пылкому темпераменту, если цели стремлений не совсем ясны. Скука монотонного существования ведет подобного человека на самые опасные пути… Стремление мучить других, тяготение к вину, к азартным играм — все это из одного источника». Она рассуждала как нельзя лучше, но не умела сделать из этого необходимые выводы…

Иной раз, когда он объяснял ей, что на свете нет ничего серьезного, а мораль — это вопрос климата, эпохи, она хотела бы ему верить. «Припоминаю, — говорила она, — как я стремилась понять, что мой долг был покинуть ради него все, сделаться его рабой и жертвой… Женщина не может любить мужчину ради него самого, если она не любит его в преступлениях. Другая любовь не заслуживает этого имени». Но её неподкупный рассудок отказывал в праве на такую слабость, логика Аннабеллы была слишком крепка, чтобы сердце могло её побороть.

Она была крайне удивлена, узнав о его суевериях. В нем уживались ясный ум и детские страхи. Он рассказывал, что ребенком в Абердине очень боялся жить около кладбища. Все совпадения казались ему чудесами. Верил приметам: носить черное платье опасно, залетевшая летучая мышь приносит с собой несчастье. Однажды ночью в саду, запорошенном снегом, он глядел, как пушистое облачко приближалось к луне. «Если оно закроет луну, — сказал Байрон, — все потеряно для меня, если оно пройдет мимо, я спасен». Облако закрыло луну.