Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Была середина сентября. Высадили нас в поселке Пудожское, откуда мы пошли пешком по размытой осенними дождями глинистой дороге, чавкая рабочими ботинками. К ночи пришли в деревню. В ней было 11 домов, в которых жили одни старики и старухи. Назавтра нам показали небольшое бревенчатое строение, баньку «по-черному». Топить ее и заползать в нее надо было на четвереньках, потому что дым выходил через дверь, в полный рост можно задохнуться или угореть.

Расквартировался я на постой у хозяйки в коровнике, на набитом соломой матрасе. Коровы всю ночь жевали, тяжело вздыхая.

Утром нас повели на поля. Пришел мужичонка с лошадью, к ней прицепили деревянную соху образца домонгольских времен, возница насыпал в огромную «козью ножку» полфунта табаку, раскурил, пустив целое облако дыму, так, что комары шарахнулись в разные стороны, щелкнул вожжами, крикнул: «Хей, твою мать!» — и лошадь пошла, расковыривая землю.

Нам надо было идти следом, собирая корнеплоды в мешок. Норма была социалистическая — не по собранному картофелю, а по метрам борозды. Наиболее смышленые курсанты уже через час совершали трудовые подвиги, быстро-быстро, по-беличьи зарывая колхозный картофель назад в почву, откуда он и вышел. Я этого делать не мог и собиралчестно. Жутко ломило спину. Все-таки 500 метров картофельной грядки.

На следующий день я разодрал казенное вафельное полотенце, сшил из половинок подушечки, набил их сеномсоломой, привязал подушки к коленям и ползал потом по борозде на четвереньках. В конце дня вид у меня был прелестный — весь в глине, колени, вздутые от подушек.

Вечером, когда вышла луна, мы с Пашей Граховым возвращались в свой коровник, к вечернему сухому пайку, и он сказал мне с веселой издевкой: «Севочка, хорошо бы сейчас крюшончик с бисквитиком!»

Паша интеллигентный юноша из хорошей семьи, в меру антисоветский и прозападный, был свой человек. С таким дружить можно без опаски. Курсе на втором или третьем он пропал, и следующая наша встреча состоялась, как ни странно, на лестнице Ленконцерта. Навстречу мне поднимался господин с полнокровным холеным лицом, в каракульчевой папахе.

— Севочка! — сказал он знакомым голосом, и я мгновенно вспомнил наши вольнодумные шутки и разговоры, в которых все советское по форме или содержанию брезгливо отторгалось. С тех пор прошло лет восемь или девять. — Паша! Что ты тут делаешь? — спросил я изумленно.

Паша ответил по-барски снисходительно, с былой легкой издевкой, только от нее теперь веяло холодом.

— Да вот, вас курирую…

— Кого, нас?

— Вас, работников культуры…

— Как, курируешь?.. — спросил я и осекся.

По властному лицу, по особой, уверенной свободе было понятно, где он работает.

У Галочки была близкая подруга еще со школы, Марина. Примерно одновременно с нашей свадьбой она вышла замуж за инженера Валеру Будякина. Мы часто ходили к ним в гости, Валера любил джаз, особенно ранний, новоорлеанский, и даже играл на банджо. Отца своего Валера не видел, тот погиб в годы большого террора, в волне сталинских чисток. Расстреляли отца только потому, что он был сослуживцем Генриха Ягоды. Новые выдвиженцы пытали и убивали своих бывших товарищей. Обсуждать, жаловаться или роптать было рискованно, опасность чувствовали без слов, животным инстинктом, но в глубине Системы сохранилась некая Память.

Валеру однажды вызвали в Первый отдел института, где он работал. Первый отдел следил за сохранностью технических секретов. «Мы помним и знаем, кем был ваш отец, — сказали ему, — предлагаем перейти на работу к нам». Условия были отличные, перед Валерой открывались большие перспективы, и он согласился. Года через два Валеру определили в райком партии каким-то инструктором, а потом послали в Москву учиться на дипломата. Направление — Мексика, язык — испанский.

Перед отъездом Марина устроила прощальный ужин, подруги плакали. Я слез не лил, хотя Марина была мне очень симпатична. Валера за эти месяцы и годы на наших глазах пережил трансформацию, из свойского парня он превратился в «говорящую голову», из него вылетали квадратные, нечеловеческие фразы.

Последняя наша встреча произошла в Москве. Валера заканчивал учебу, готовился в Мексику, мы собирались в эмиграцию и понятно было, что увидеться нам больше не придется. Валера испросил у начальства особое разрешение на наш приезд, нам даже выделили две койки в каком-то мрачном сводчатом общежитии. Я любопытствовал, как обычно, спрашивал у Валеры — чему его учили эти два года. Главного он рассказать не мог, поэтому подробно объяснял мне детали протокола на званых приемах — как пользоваться вилками, ложками и ножами. «Кладут их слева и справа, до 22 штук, — объяснял мне Валера с каменным лицом, — надо знать, с каких начинать. Вот. А брать надо с краю».