Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

— А тебя никто не спрашивает. В Самаре не проходил, значит, здесь пройдешь.

Не знаю, чем бы это закончилось, но в четверг с утра внезапно появился ДПНСИ, забрал меня из камеры с вещами и повел в другой корпус.

— Как ты в этой камере оказался? — спрашивал он меня, и по его взмыленному виду можно было догадаться, что я попал в общую камеру по чьей-то ошибке, и похоже, что этот кто-то даже получил по шее.

Громадная репрессивная машина крутилась, перемалывая своими винтами тысячи людей, но ни в одной ее части шестеренки не цеплялись правильно друг за друга, проскакивали — тогда я еще не знал, что когда-то это спасет мне жизнь.

Про челябинскую тюрьму — как и почти про все тюрьмы в России — рассказывают легенду, будто бы ее построила Екатерина Великая. На самом деле Екатерина в свое царствование построила только лишь одну тюрьму — Бутырку в Москве [39] В Бутырке до сих пор стоит «пугачевская башня», но и это миф: Бутырку построили уже после Пугачева, а сам он ожидал казни в подвале Гостиного Двора. . Остальные являются творениями уже более позднего времени.

Первая волна тюремной модернизации прошла при Александре Первом, когда генерал-губернаторы, уже умевшие говорить по-французски, догадались, что сажать арестантов в остроги времен Ивана Грозного се n'est pas comme il faut. Вторая волна в конце XIX века была частью общего процесса гуманизации, и новые тюрьмы строились по самым передовым стандартам. (Именно тогда в Санкт-Петербурге построили образцовую тюрьму «Кресты».) Однако больше всего тюрем выстроили в советское время — когда количество арестантов стремительно выросло в десятки раз. Официальными лозунгами того времени были «коллективизация и индустриализация», ради исторической справедливости их стоит дополнить: «… и строительство новых тюрем».

Сверху челябинская тюрьма выглядит буквой Т, причем горизонтальная палочка гораздо длиннее вертикальной. Вертикальная как раз и была старой тюрьмой, выстроенной к 1908 году. Прочее — уже советские надстройки (а тюрьма продолжает достраиваться и сейчас).

Спецкорпус тюрьмы, куда привел меня ДПНСИ, с маленькими камерами, был расположен как раз в здании тюрьмы дореволюционной. Это можно было заметить хотя бы по высокому качеству кладки и необычной форме кирпичей. Камеры спецкорпуса когда-то явно планировались как одиночки — в камере № 55, куда привел меня расстроенный ДПНСИ, было семь мест. Более свежая кладка на внешней стене выдавала один из секретов царского режима: при нем тюремные окна были вдвое больше. Книги тюремной библиотеки имели лиловый штамп «Изолятор НКВД 70 /1», от которого, казалось, исходил так и не выветрившийся запах Большого террора. Скорее всего, как раз во времена НКВД арестантов и оставили без «лишнего» света.

Топографию тюрьмы и прочие нюансы мне объяснил единственный обитатель камеры № 55 — молодой пухлый блондин по фамилии Бушуев. То, что он наседка, было очевидным с первой минуты. Некогда Бушуев был байкером из мелкого уральского городка — если только можно назвать байкером владельца мотоцикла «Иж». Однако даже чешские «Явы» были для Урала невыносимой роскошью. Как раз за попытку отобрать «Яву» у ее владельца Бушуев и получил шесть лет по статье «Разбой».

В тюрьме он сидел уже два года — далее следовало, как обычно, невнятное объяснение, почему он до сих пор не доехал до зоны. Еще чаще, чем мой самарский сосед — точно через день, — Бушуев писался на прием к какому-то Шишкину, откуда возвращался веселый и с полной пачкой сигарет. На вопрос, кто такой Шишкин, Бушуев не стал шифроваться, подмигнул и честно ответил: «Опер, кум».

То, что пришлось сидеть со шпионом, меня долго не беспокоило. Бушуев ничего не пытался выведывать и не рассказывал ужастики про зоны, где никогда сам и не был. Я тоже о политике разговоров не заводил и по наивности воображал, что Бушуеву будет просто нечего доносить. Уже позднее я понял, что наседка опасен не только тем, что может услышать и передать куму, но и тем, что может придумать от себя, дабы доказать кумусвою полезность.

Как вскоре выяснилось, весь третий этаж царского корпуса был засижен наседками. Тут они обитали в каждой камере. У них был даже своего рода клуб. Все они знали друг друга, свободно переговаривались через продол — надзиратель на это никак не реагировал.

Как ни странно, сидеть с Бушуевым было легко. Мы были примерно одного возраста и могли хоть о чем-то разговаривать, например, о рок-музыке. Правда, больше всего Бушуев любил говорить про мотоциклы, что меня не интересовало. Он много спал, был внешне добродушен, и лишь только однажды я заметил резкий спад в его настроении. Зэки переговаривались через окна, и кто-то спросил: «Где такой-то?»