Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Санитара-убийцу отправили из СПБ на зону. По слухам, в той же зоне сидел брат убитого, так что и санитар недолго оставался живым. Что было с его убийцами, неизвестно — скорее всего, этот сюжет повторял известную по Агате Кристи считалку про десять негритят.

В ночь после комиссии в голову лезла всякая липкая муть. Проваливаясь в дрему, я снова оказывался в СПБ. В какой-то момент поймал себя на том, что думаю о чем угодно, только не о свободе. Прошло целых полгода, но я так и остался заключенным психиатрической тюрьмы.

Стоял июльский полдень.

Солнце висело в зените, слепило и оглушало.

Было жарко. Я сидел на остановке автобуса, прямо у входа на территорию психбольницы. Скоро на машине должны были приехать родители, чтобы забрать меня, а главное — расписаться в истории болезни в том, что они получили меня домой в отпуск. Принудлечение еще не было снято. Кажется, не была назначена даже дата суда, но если суд, отправивший меня в ад, был чистой формальностью, то и отпускавший назад, в мир живых, теоретически должен был быть тем же самым.

Вулис формальностей соблюдать не стал и в ответ на просьбу мамы отпустить меня из больницы на день рождения до первого августа легко согласился это сделать. Свое решение он, конечно, согласовал с КГБ, и все говорило о том, что чекисты не менее моего хотели окончания этой долгой истории. Видимо, письма из Amnesty International доставляли им сильный дискомфорт. Так впервые в жизни мои желания совпали с желаниями советской политической полиции.

Это можно было бы записать как победу — купленную ценой патологического упрямства, страданий, времени жизни и потерь. Воистину, моя победа над КГБ была пирровой.

Улица была абсолютно пуста. По другую сторону проезжей части без всякого тротуара шли ряды сталинских двухэтажных домов. Эти дома были построены вскоре после войны как временное жилье, но ничего не бывает в России столь постоянным, как «временные явления». Подрастало уже третье поколение людей, ютившихся в этих мрачных пещерах среди всепроникающей вони канализации. Жильцы старались хоть как-то украсить свою жизнь, и под окнами чьи-то старательные руки огородили скромные цветнички с подсолнухами и мальвой. Между ними с тихим кудахтаньем бродила стайка худых кур.

Внутри у меня царила та же пустота, что и на улице. Я пытался прочувствовать новое ощущение свободы — но его не было. «Свобода приходит нагая» — написал Хлебников. Так и я был почти нагим, потеряв изрядно здоровья, лучшие годы молодости, ну и главное — Любаню.

Я пытался думать о том, что теперь делать и как жить. Ничего не складывалось.

Кошмар СПБ нависал. Я знал, что где-то там, в Благовещенске, в душной камере сидит Егорыч, сидят Бородин, Шатков и Кислов, — и ничего не мог сделать. Разве что только пытаться им помочь.

Знал, что я уже не я. Знал, на что был способен, если меня довести голодом, холодом, нейролептиками. Это была реальность, и из нее уже не выйти.

У меня не было ничего. Ни жены, ни любви, ни дома — ибо это не дом, куда в любой момент могут прийти какие-то грубые мужики и увести тебя оттуда на несколько лет. Не было надежды на лучшее — была только злость.

Я не знал, что буду делать дальше. Не знал, что через два месяца снова поеду в Москву, где заберу из Фонда помощи политзаключенным списки политзэков. И мы будем писать им письма и слать посылки.

Не знал, что еще через три месяца за мной явится участковый милиционер, который заставит подписать предупреждение о «необходимости трудоустройства в месячный срок» — пусть меня никуда на работу и не брали.

На две недели я устроюсь ночным сторожем общежития ГПТУ — чем обману КГБ. Потом Аркаша, получивший выездную визу в Израиль, освободит мне место ночного сторожа самарской синагоги. Однако тоже до поры и до времени, пока мой бывший сосед-пироман не попытается поджечь дом-музей Ленина. После чего я вылечу с работы и из синагоги.

А потом мой старый знакомый из самарского КГБ — уже не капитан, а подполковник — Валерий Дымин вызовет меня на конфиденциальную беседу в скверик около здания КГБ и скажет открытым текстом: «Мы знаем, чем ты занимаешься. Так что, если не хочешь снова ехать на Восток, езжай на Запад».

К тому времени я уже буду полностью доверять советской власти и знать, что если она обещает отправить тебя на Восток, то точно так и сделает. Посему запросил у Аркаши необходимый вызов и эмигрировал — к вящему удивлению всех отказников, ибо тогда не уезжал никто.