Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Правда, одну особенность за соседом нельзя было не заметить. Каждый день его навещала женщина, вернее, две, и четко по расписанию: по четным дням жена, по нечетным — любовница. Обе они были как из одного яйца, русые славянские красавицы, чуть полноватые — но в 1983 году и красота имела иные стандарты.

Наконец, сосед как-то подал голос. Заметив у меня в руках том Шопенгауэра, недавно вышедший в серии «Философское наследие», он неуважительно махнул рукой и заявил:

— Да все это я читал. И Шопенгауэра, и Ницше — ничего они не поняли…

В анамнезе сосед был таксистом. Потом жена, работавшая в торговле, устроила его себе же на голову на очень выгодную работу — принимать бутылки. Казалось бы, что может быть унизительней, чем сидеть в телогрейке в холодном сарае и ругаться с бомжами из-за трещин на горлышке? Однако такая работа в СССР была на порядок выгоднее, чем должность программиста в стратегическом «почтовом ящике» — хотя бы по доходам, ибо приемщик бутылок имел примерно раза в три больше.

Как это делалось, я так и не понял — наверное, поэтому я и не был «советский человек», — но из сарая сосед выносил пачки денег, которые расходовал только на две цели. На женщин и книги, которые покупал по безумным ценам на полуподпольном книжном рынке, работавшем по воскресеньям в дачном поселке под Самарой.

Кроме того, как полагалось всякому богатому русскому человеку, он пил. В итоге философия и водка слились воедино, в голове соседа сложилась какая-то странная идея о том, что мир — это зло, спасти от которого человечество сможет только он. Что он и сделал — вернее, попытался.

— Я собрал в себя весь мир. И тут же читаю в газетах — начались разные катаклизмы, землетрясения, извержения вулканов…

Для завершения процесса спасения требовалось мир, то есть себя, уничтожить. Сосед заперся в квартире, привязался к кровати и облил все бензином. Чтобы не было больно, выпил бутылку водки из горла. Зажечь спичку уже не удалось — жена вовремя вызвала «чумовозку». Сосед остался жив, мир тоже — если бы я знал, что через год мне придется получить еще один пинок от КГБ по его вине, то слушал бы его бредовые монологи не так спокойно.

На день рождения Ленина в 1984 году, совпавший с Пасхой, сосед попытается поджечь дом-музей Ленина в Самаре. На месте останется факел из рубашки, пропитанной керосином, ну, а первым подозреваемым, конечно, стану я. До тех пор, пока пиромана, наконец, не вычислят и не арестуют, я буду сидеть под плотным колпаком КГБ. Потом же сосед сделает невозможное — перепрыгнет через забор и колючую проволоку судебного отделения психбольницы и растворится в пространстве. Когда его поймали снова и поймали ли вообще, я так никогда и не узнаю.

Родители приехали в первый же день, мама сидела и только плакала. Отец стоял, мы поздоровались сухо. Оба понимали, что его трехлетнее молчание было поступком неверным.

Стали навещать и друзья. Более всего удивило появление одноклассника и друга Аркаши — с ним мы редко общались до ареста. В школе Аркаша был классический раздолбай — в его аттестате шли сплошные тройки, и лишь только за физкультуру стояла твердая пять. Аркаша был отличный гимнаст, его коронным номером на перемене было:

— Давайте покажу рондат-фляк с поворотом?

Разбегался по коридору, взлетал в воздух, делал там два поворота — и четко вставал на ноги.

Мамой Аркаши была миниатюрная учительница английского языка Фридочка — папа же был столь же миниатюрен, но украинец. Уже тогда я не понимал, как этой паре удалось прожить двадцать лет и завести двух детей — не столько из-за этнических различий, сколько из-за разницы темпераментов. Фридочка была оптимистичным холериком, тогда как ее муж — авторитарный меланхолик.

В конце концов, разница дала себя знать, и родители развелись. Аркаша окончил техническое авиационное училище — это освобождало его от армии — и стал техником по вертолетам. Работа была тяжелой, грязной и не имела перспектив. В 1980 году старший брат Аркаши под самый занавес эмиграции успел уехать в Израиль, Аркаша вместе с мамой тоже собрались к нему. И оба сразу попали в отказ.

Для получения выездной визы требовалось согласие всех родственников и членов семьи — Аркашин отец был настроен категорически против эмиграции пусть бывшей, но жены.

В Самаре были и другие евреи, сидевшие в отказе примерно по тем же причинам. Так, генерал-майор медицинской службы, живший в Ленинграде, не давал разрешения уехать своему тридцатилетнему сыну-инженеру с семьей.