Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Примерно это же чувство испытывал и я.

Всего в ста метрах отсюда находился ад. Там на вязках лежали люди в бессознательном состоянии, находившиеся в нейролептическом бреду либо мучившиеся от сульфозиновой лихорадки. Там санитары били людей, втыкая им под ребра ключи, гоняя пинками по коридору. Там до сих пор было холодно, и люди днем бродили, завернувшись в одеяла.

Здесь же окна выходили на юг, светило солнце. Между зданием СИЗО и стеной СПБ была видна вахта, за которой был город Благовещенск, Амур и далее — Китай.

Старшая медсестра Валентина Ивановна — кореянка, несмотря на свое вполне русское имя, — довольно вежливо приняла мое дело, потом легонько ошмонала. (О том, что прибывающих в рай праведников обыскивают, ни один теолог почему-то не упомянул.) На койке лежали целые простыни — без уже привычных дыр, — ну и добротное одеяло.

Я принялся исследовать отделение — благо санитар выпускал из камеры без унизительного упрашивания — и зашел в туалет. Первое, что я там увидел, было неизвестное насекомое. Оно сидело на потолке, видимо, греясь над лампой, подвешенной на шнуре.

Насекомое было крупным — величиной примерно с половину ладони, — более всего похожее на скорпиона, но шесть тонких ножек и бурый цвет выдавали его истинную природу. Я так никогда и не смог выяснить, кого видел. Ну, да, если это был Эдем — там должны были обитать и звери, названия которым еще нет.

Насекомое покосилось на меня сверху и для спокойствия души, грациозно и гладко перебирая ножками, переползло в угол, где спряталось за шкафом с противопожарными приспособлениями. Странно, но никогда позднее я его больше не видел.

Я вернулся на койку, пребывая в каком-то полусумеречном, полуэйфорическом состоянии, — и так же, как мишка на картине, не понимал, где нахожусь.

В четыре часа сверху, где располагался швейный цех, повалили зэки. Все они были в ладных пижамах, не было видно драных «бриджей», из-под которых висели кальсоны до пят. Было заметно, что кто-то подгонял пижамы под себя и свой рост. Кто-то щеголял в совершенно невообразимых куртках и брюках, явно присланных из дома. Многие — в традициях родного раёна — ходили в самодельных кепках.

Никого из них я вроде бы не знал. Однако впечатление оказалось ошибочным. Неожиданно из толпы вынырнул зэк, который ткнул меня пальцем в плечо и четко сказал:

— Я тебя знаю.

Сначала я подумал, что это был просто псих. Психом он и был. Неопрятная одежда, нательная рубаха висела из-под пижамы, по разным вторичным признакам — себорея, заплывшие глаза, заторможенные жесты — было ясно, что зэка кормили большими дозами нейролептиков.

Тем не менее с ним мы, действительно, встречались — это был мой самарский земляк. Вместе сидели в старом самарском КПЗ после демонстрации в 1976 году, и именно он снял тогда со Славы Бебко туфли (которые Слава с помощью ментов вернул).

Это было неправдоподобно. Вероятность новой встречи с Бормотовым — или Боцманом, по кличке — за тысячи километров от места, где пять лет назад ты сидел с ним в кутузке, была почти нулевой. В 1976 году Боцман, который только недавно освободился с зоны, попал за то, что порезал подельника, давшего на него показания по первому делу. «Терпила» написал заявление, что претензий не имеет, несмотря на травмированную печень, — ну, или в благодарность за то, что из-за ранения его не взяли в армию, — и менты с удовольствием дело закрыли.

Боцман продержался на свободе менее полугода и уже за разбой с новым сроком попал в лагерь в Иркутской области. Там у него началась серьезная паранойя — голоса, год он просидел в Вихоревке, после чего вполне обоснованно уехал в СПБ.

Здесь голоса Боцмана не отпускали, и даже в Шестом отделении он получал большие дозы галоперидола — что было заметно по движениям и жестам. Правда, более, чем голоса, Боцмана беспокоило то, что срок его кончается через год, и скорее всего он его пересидит (так и случилось: я освободился первым и даже не знаю, когда Боцман вышел из СПБ — если вообще вышел).

Метаморфоза, случившаяся с Боцманом, была разительной. Некогда это был крепыш в тельняшке, к 1981 году сибирская зона, Вихоревка и СПБ — все вместе — превратили его в рыхлую развалину.

Несмотря на не очень дружественную встречу в КПЗ, с Боцманом установились вполне дипломатические отношения. Все-таки мы были земляки — да и жили некогда в нескольких кварталах друг от друга. Получая посылку, я всегда что-нибудь относил Боцману, а он — пусть и чисто символически, ибо посылки от матери получал редко и небогато, — с каждой обязательно нес мне горсть пряников или печенья.