Татьяна Забозлаева - Владислав Стржельчик

Е. Копелян, который в те годы уже имел профессиональную выучку и звание актера, поражался неутомимости Стржельчика. И впоследствии, вспоминая, говорил, что Стржельчик выполнял любое поручение с такой веселой отдачей, как будто играл в какую-то игру.

Игра. Пожалуй, уже тогда, в далекие 1930-с годы, в игре формировалось артистическое кредо будущего актера, быть может и не сознаваемое до конца, предопределенное в известной степени временем, эпохой.

Стржельчик воспринял уроки и Дикого, и Бабочкина. Трудно сказать, думал ли он в те годы об эстетических функциях театрального зрелища, о разных типах театра, а если думал, то с какой степенью осмысленности. Но бесспорно, что и в зале и за кулисами БДТ он мог приобрести определенный опыт как зритель и как участник театрального действия.

Однако процесс накопления этого опыта не был завершен. В 1940 году Стржельчика призвали на действительную службу в Красную Армию. И здесь началась уже его самостоятельная жизнь в искусстве. Он попал в ансамбль, организованный из студентов и выпускников консерватории, который был послан в освобожденный только что от белофиннов Выборг. Стржельчика пригласили в качестве ведущего концерты, но одновременно он выступал в программе вечера и как чтец. В 1940 году стал сниматься в кино: в фильме режиссера Ю. Райзмана «Машенька» (1942) он сыграл эпизодическую роль финского офицера. Таким образом, его актерская биография началась и могла бы, наверно, успешно продолжаться, если бы не война.

Первые месяцы войны Стржельчик провел в ансамбле. Но в 1942 году музыкантов демобилизовали, силами их был восстановлен оркестр Ленинградской филармонии, а Стржельчика послали на фронт. Артистическая судьба его прервалась надолго, все годы войны он оставался бойцом 92-й дивизии и только за несколько месяцев до победы был зачислен во вновь организованный ансамбль.

Там, на войне, вера его в могущество искусства окрепла и выкристаллизовалась в убеждение. Сегодня, выступая перед зрителями, Стржельчик рассказывает об одной военной ночи, когда, благодаря знакомому радисту, ему в течение нескольких часов удалось слушать по радио концерт из Москвы. Концерт был предназначен защитникам Севастополя, людям, для которых эта ночь могла стать последней. Между Москвой и ими всю ночь действовала прямая связь, и Стржельчик, слушая радио, мог уловить реакцию бойцов, их дыхание. Радиоконцерт для тех невидимых людей был голосом Родины, он вселял надежду, удесятерял силы, он заставлял пережить чувство причастности целому — народу, его истории, культуре. В ту ночь по силе своего воздействия ни один приказ, ни один призыв не мог соперничать с властью музыки, доносящейся из репродуктора.

Испытанное тогда ощущение Стржельчик запомнил навсегда. Запомнил, что в жизни каждого человека и даже всей страны бывают моменты, боль которых способно исцелить лишь искусство. Именно оно, искусство, может пробудить в человеке «голос крови», обнажить связь между отдельным индивидом и его народом, его родиной, человечеством в целом как гуманистической категорией.

Оглядывая юношеские годы Стржельчика, которые вобрали в себя пять мирных лет и пять армейских, нетрудно заметить неотторжимость его пути от главных тенденций, что определяли жизнь страны. Он взрослел в годы, когда взрослела страна, и вместе с ней он удивлялся и радовался, вступая во взрослый мир, узнавая неизвестное. Юности свойственно воспринимать взрослый мир в весенних тонах, как бы не всерьез, чуть-чуть нарочно, играючи. Стржельчик и воспринимал реальность как большую игру, которая разворачивалась в самой жизни, окружающей его. Здесь все было в первый раз. И для него, и для страны. Первое посещение театральных кулис и первая линия московского метро, первая ученическая роль и первые перелеты советских летчиков в Америку, первые самостоятельные шаги в театре и первые дрейфующие станции на Северном полюсе. Общезначимый смысл этих параллелей, конечно, несоразмерен, но в судьбе Стржельчика они имеют определяющий характер. Он жил в будни буднями, в праздники праздниками, в горе — горестью. Жил как все и в мирное время, и в военное, не выделяясь особенно и не выжидая в стороне. В своем душевном настрое он не отставал от времени, но и не забегал вперед, не предугадывал новых настроений. Он жил теми ощущениями, которые предлагала ему жизнь и которые были главенствующими в каждую следующую секунду бытия.

Для Стржельчика такая неисключительность его собственной биографии станет в дальнейшем источником драматической коллизии, которую он будет исследовать на сцене и на экране. Создавая впоследствии самые различные образы героев и негодяев, царей и старьевщиков, Стржельчик будет брать всякий раз за основу их внутреннюю предопределенность, духовную обусловленность окружающей средой, эпохой, временем. В зависимости от обстоятельств драмы Стржельчик будет стремиться сыграть процесс преодоления человеком его инертности, или наоборот — оправдать и возвысить стабильность героя, как своего рода нравственный образец, или уничтожить, заклеймить, как обременительный для общества консерватизм. Ракурс исследования будет меняться, но предмет драмы останется неизменным. Это человек, характер которого так или иначе предопределен условиями жизни.