Татьяна Забозлаева - Владислав Стржельчик

В корреспонденции, посвященной первомайскому параду физкультурников в Ленинграде, читаем: «Начать хотя бы с костюмов участников шествия. Цветные майки, даже шелковые, уже не удовлетворяют организаторов. Все чаще попадаются костюмы, интересно задуманные и тщательно выполненные. Костюмы, выражающие определенную тематику или создающие своеобразную гамму цветов» [3] Шествие молодости и силы. Физкультурный парад на площади Урицкого.— Рабочий и театр, 1936, № 14, с. 2. . Сквозь наивное любование вещью («Цветные майки, даже шелковые, уже не удовлетворяют организаторов») здесь проглядывает и нечто большее: тяга к театрализации жизни. Жизнь — как игра, жизнь — как богатое монументальное зрелище. Не случайно автор заметки продолжает: «Мастерство декоратора так драпировало огромные пятитонные грузовые платформы, автомобили, трактора и мотоциклы, что нередко было трудно понять, что скрывается под этими пышными колесницами и что заставляет их двигаться. На автомобилях были не только боксерские ринги и гимнастические залы, но и бассейны, наполненные водой, в которую умело бросались, вздымая снопы бриллиантовых брызг, пловцы» [4] Шествие молодости и силы. Физкультурный парад на площади Урицкого.— Рабочий и театр, 1936, № 14, с. 2. . Если майки, то уж непременно шелковые, если брызги, то бриллиантовые...

Стремление к подобной декоративности, к обилию украшений, эстетизации ощутимо и в линиях одежды, и в только нарождающемся стиле архитектуры — в стиле дворцов-тортов, которые вытесняют дома-коробки 1920-х годов, с их подчеркнутым утилитаризмом, с их оголенной «идеей». Тенденция украшательства, или расцвечивания, как ее именовали мхатовцы применительно к актерскому искусству, затрагивает, разумеется, и сущностные сферы бытия, преобразуя по-своему мир ценностей духовных.

Любое абстрактное понятие, всякая отвлеченность теперь вызывают недоумение, даже протест. Чувственная конкретность мышления побеждает повсюду, в театре в том числе. И если еще в середине 1920-х годов ведущим стилем театрального оформления можно было считать конструктивизм — аскетичные строения из лестниц и переходов, внутри или на фоне которых происходило действие, то в середине 1930-х побеждает театр, который воплощает плотскую материальность жизни, в чем бы эта материальность ни проявлялась: в «настоящем» дожде, искусно воссозданном на сцене, в наиреальнейшем фарше, выползающем из наиреальной мясорубки, в ветвях фруктовых деревьев, густо разросшихся на дощатых подмостках и выглядывающих из-за кулис, или в подлинной античной вазе, воздвигнутой на видном месте. Театры как бы взялись соперничать друг с другом в костюмировке. Вместо недавних прозодежды и кожанок «на сцене — шелк, бархат, подлинные кружева, гарнитуры мебели, антикварные предметы», свидетельствовала передовая журнала «Театр» [5] Пятилетний план советского театра.—Театр, 1937, № 4, с. 4. .

Психология зрительного зала 1930-х годов тяготела к зрелищу, к всевозможным театральным переодеваниям и «переменам». Люди, пришедшие в театр, хотели любоваться красотой невиданных пейзажей и человеческих чувств, переноситься в миры иных эпох, как бы примеривать на себя одежды минувшего времени, узнавать себя в неизведанных ситуациях, в не пережитых еще чувствах. Не случайно в 1930-е годы с таким энтузиазмом отмечались самые разнообразные, казалось бы, весьма удаленные от потребностей дня исторические даты. 75-летие со дня рождения Чехова, 300-летие со дня смерти Лопе де Веги, 25-летие со дня смерти Льва Толстого, 100-летие со дня рождения Добролюбова, 100-летие со дня смерти Пушкина и 750-летие поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», 150-летие со дня рождения Байрона, 750-летие «Слова о полку Игореве» и 1000-летие армянского эпоса «Давид Сасунский»...

В одном перечислении юбилейных дат чудятся контуры какого-то величественного представления, действующими лицами которого становятся века, народы, цивилизации. Мировая история, культура, словно спрессованная, сжатая во времени и пространстве, поглощается строителями нового общества в огромных дозах и как бы залпом. Не случайно в 1930-е годы так широко ставится на советской сцене русская и мировая классика. «Мертвые души», «Таланты и поклонники», «Тартюф», созданные под руководством К. Станиславского во МХАТе, «Гроза», «Анна Каренина», «Горе от ума», поставленные там же под руководством В. Немировича-Данченко. «Горе от ума», «Дон Кихот», «Лес», «Таланты и поклонники», «Ревизор» в Ленинградском академическом театре драмы, «Египетские ночи» и «Мадам Бовари» в Камерном, «Ричард III» и «Бесприданница» в БДТ, «Бесприданница» и «Маскарад», поставленные в разных театрах Рубеном Симоновым, «Бесприданница» и «Отелло», поставленные Ю. Завадским, «Отелло» Н. Охлопкова и С. Радлова, Шеридан, Гольдони, Островский, Пушкин, поставленные Акимовым, Лобановым, Диким...