Олег Табаков - Мечта о театре. Моя настоящая жизнь. Том 1

У Студии молодых актеров был «коллективный директор», коллективный руководящий орган, и назывался он правлением, а временами советом. В этот самый орган меня и кооптировал Олег Николаевич Ефремов. Я стал заниматься административными вопросами почти сразу после того, как написал заявление и был принят на работу с окладом в 690 рублей. Хотя мне тогда и не исполнился двадцать один год и я еще не получил право быть избранным в Верховный Совет СССР, членом правления театра я уже стал, в меру старания и разумения занимаясь самыми разнообразными делами. Оформление деловых взаимоотношений с Художественным театром, через бухгалтерскую систему которого нам выплачивалось денежное вознаграждение, московская прописка для меня и Евстигнеева – все это были конкретные дела, может быть, требующие не бог весть каких «семи пядей во лбу», но для молодого человека актерской профессии довольно интересные и необычные.

Затем начались вполне рутинные будни.

Почти одновременно с тем, как в репертуар после чтения на труппе уже была принята пьеса Виктора Сергеевича Розова «В поисках радости», Миша Козаков принес пьесу Галича «Матросская тишина». Пьеса произвела на студийцев сильнейшее впечатление. В связи с этим значительная часть труппы подвергала сомнению целесообразность принятия в репертуар пьесы Виктора Сергеевича, отдавая приоритет пьесе Галича, а некоторым, в частности мне, нравилась пьеса Розова (кстати, она продолжает мне нравиться и по сию пору). Решено было ставить обе пьесы.

Работали мы ни шатко ни валко, как это всегда бывает, когда выпускаются две пьесы в параллель. Какое-то время подготовительная работа над «В поисках радости» была возложена на Виктора Николаевича Сергачева, с молодости тянувшегося к занятиям режиссурой. Занятия эти были не слишком интересными для актеров. Хотя его режиссерский метод и не вызывал ярко выраженного бунта, особых восторгов по этому поводу не ощущалось. Помню, как в одном из этюдов на тему репетируемой пьесы Виктор Сергеевич предложил нам стать «едущими на корабле по реке». Каждый должен был определить для себя, где его место: кто в каюте «люкс», кто на палубе, а кто в трюме. Помню, что я все время скакал с этажа на этаж, а Игорь Кваша и дядя Вася, которого играл Евгений Евстигнеев, объединялись на почве того, что и тот, и другой считали себя «рабочей косточкой» и, распевая «Раскинулось море широко…», искали таким образом новые пути в театральном искусстве. Все это долго продолжаться не могло, и настал, наконец, период выпуска розовской пьесы.

Мой герой был абсолютно понятен мне по жизни.

Играя роль Олега Савина в пьесе Розова «В поисках радости», я даже не осознавал все происходящее в полной мере. Савин совпадал с моей физикой и психикой в каких-то безусловных вещах: и в облике, и в пластике. Произошло прямое попадание. Полное совпадение тональностей актера и персонажа. Не приходилось размышлять и мучиться над главной проблемой роли – как произносить тот или иной текст. Ничего специально не придумывал, не искал – просто приходил и произносил реплики. Образ был готов задолго до выпуска спектакля. Он был во мне. Он и был я. Требовалась лишь мера безответственного риска, что, конечно, тоже немало. Хотя оставалась весьма серьезная проблема – мне уже исполнился двадцать один год, а моему герою Олегу было четырнадцать!

Состоялась премьера, которая очевидно, на мой взгляд, принесла успех и Лиле Толмачевой, и мне. Зритель встречал пьесу весьма тепло. На премьере я, собственно, впервые понял, что же такое аплодисменты. Актер в «На дне» говорит: «Это как водка. Нет, слаще водки!»

То время было отчаянно веселое, когда море по колено. До такой степени все вокруг желали, чтобы мы родились как театр, что все, что бы мы ни делали, воспринималось на ура. Нам прощали и отсутствие формы как таковой, и недостаточное владение профессией как таковой. Кто, собственно, мог владеть профессией? Женя, Лиля, Олег. Остальные – не бог весть какие актеры. Но зрители так хотели видеть нас, так хотели, чтобы мы состоялись, что прощали нам многое и окружали нас любовью невероятной… Об этом писали. Однажды ко мне пришла женщина (она готовила о «Современнике» диссертацию) и принесла громадную кучу разных вырезок, где я не мог найти ни одного бранного слова в свой адрес. Только однажды какие-то трезвые слова сказал Костя Щербаков, да спустя тридцать лет Вера Максимова написала что-то по поводу моей роли в спектакле «Амадей»… А между этим – сплошная патока. Так это ощущалось.