Олег Табаков - Мечта о театре. Моя настоящая жизнь. Том 1

Олег Николаевич был первым среди нас не по должности, а по любви. Всегда. Даже когда он ушел из «Современника» во МХАТ по истечении четырнадцати лет. Это было, как бывает в жизни, когда отец уходит из семьи. Отец любимый, отец – безусловный авторитет… Отец.

Я был влюблен в Олега Николаевича, ведь он один из трех моих учителей в профессии, помимо Н. И. Сухостав и В. О. Топоркова. Ефремов дал мне некий компас ощущения себя по отношению к сообществу, осознания себя в сообществе.

Он был не просто вершителем судеб (это будет несколько неверно) – он был вершителем распорядка моей жизни на протяжении довольно долгого времени. Самостоятельным я стал, пожалуй, когда кино окончательно затянуло меня в свою мясорубку и когда через несколько лет я женился, стал отцом.

По сути дела, влюбленность в педагога есть защитная прививка против пошлости, глупости, против дурной заразы в профессии. Не случайно же на первых порах критические стрелы были направлены в актеров «Современника»: о нас писали, что мы «все, как один, – Ефремов». Кто-то, может быть, до сих пор остался на него похожим, а с людьми талантливыми произошла желанная метаморфоза – они стали сами собой. При наличии собственного содержания и дарования влюбленность в педагога проходит естественным образом. Сбрасывается, как хитиновый покров, от которого освобождаются тараканы или раки, увеличиваясь в размерах.

А нежная признательность Олегу за мое становление неизбывно существует во мне на протяжении всей жизни.

Таинство создания нового театра, полемизировавшего с МХАТом, и многое из того, что делал Олег Николаевич, обусловливалось успешностью его актерской практики в театре. В Центральном детском театре Ефремов был звездой первой величины. Там же он сделал свою первую, замечательную режиссерскую работу – водевиль Коростылева и Львовского «Димка-невидимка».

И сегодня, в мои семьдесят семь, для меня фигура Олега Николаевича Ефремова, конечно, является одной из самых значительных, равно как в годы успеха, так и в годы неудач. Фигура чрезвычайно противоречивая, сложная, драматическая и, может быть, даже трагическая, но удивительная в своем стремлении к переустройству и совершенствованию театра в формах очень ясных и простых. Он придумал и создал новый театр. С Ефремова начался отсчет нового театрального времени.

Не могу не рассказать и о своих товарищах, вместе с которыми мы начинали «Современник» под предводительством Олега Николаевича Ефремова.

Женя Евстигнеев. Вспоминая его, я ощущаю радость, испытанную мною от его игры на сцене. Может быть, это были секунды счастья от ощущения безграничности нашей профессии? И удивление перед талантом человека, который никогда не делал свою работу ниже определенного уровня. Мне могут возразить, что Женя Евстигнеев был не самым образованным человеком, но к культуре настоящей – душевной – это не имеет отношения или имеет лишь относительно.

И в то же время Евстигнеев был земным и – это глупое и мало выражающее слово – обаятельным. Станиславский называет обаяние «величайшим проявлением дарования актера». Дарование актера в высшем его проявлении и есть его обаяние. Это неотразимость воздействия: мы смотрим и не понимаем, что же с нами делается. Да что это такое, не красота же… Кто красивее Женьки? Ну конечно, Козаков или Ален Делон. Да даже я мог сойти за красавца, но он…

Мы с Женей много играли вместе. Удачно – чаще. Но случались, на мой взгляд, и промахи, коими считаю наши работы в пьесе Розова «День свадьбы», а потом и в пьесе Зорина «Декабристы». Впоследствии мы с ним играли во МХАТе.

Мне казалось несправедливым, что Евстигнеев мало снимается в кино. Я настойчиво рекомендовал его на роль попа в фильме Константина Наумовича Вольного «Молодо-зелено». Женя чудесно сыграл, и потом его стали приглашать на съемки очень часто.

О Жене вспоминается разное – не только такие, «лирико-патриотические», но и забавные истории.

Однажды во время гастрольной поездки «Современника» по воинским частям Евстигнеев вместе с Галей Волчек смешно и ладно отыграли сцену из «Женитьбы Бальзаминова», вызвав бурное одобрение моряков Краснознаменного Балтийского флота. После этого шумного успеха Женя не пожелал останавливаться на достигнутом, решив, что его шоу должно продолжаться. Он заявил: «Я буду читать Чехова». Его отговаривали, говорили: «Не надо», – но Женя был настойчив и вновь вышел на сцену с рассказом «Душечка». И вот Евстигнеев читает одну минуту, две… три… В зале, точнее на корабле, гробовое молчание… Наконец к концу восьмой минуты одинокий монолог прерывает громкий директивный голос: «Уйди со сцены, сука!»