Владимир Орлов: Михаил Финберг. С рассвета до полуночи

А вечером того же дня очень узким кругом «остывали» от празд­ника — а это и был праздник белорусского музыкального искусства! — дома у Миши за арбузом с коньяком.

И тут он озвучил постулаты: самому не браться больше за тромбон — другие это делают лучше; не играть собственных произведений — другие пишут лучше; никаких «минусовок» — только живое исполнение!

— Для меня всё, что под «фанеру» — неживое! - закончил.

Действительно, было при мне: отказал руководителю популярной эстрадной группы в участии в фестивале, потому что тот попробовал сунуться с фонограммой.

И главное: всё, что касается Беларуси, будет исполняться в оркестре только на белорусском языке.

— Беларуская песня: меладычная, магчыма, трошкі сумная, але і заўжды з сур'ёзным і павучальным зместам. Гэта асаблівасці менавіта майго ўспрымання.

Вот уже три десятилетия придерживается он этой своей декларации.

— «Беларуская музыка»... Няма у нас азначэння гзтаму паняццю! Па месцы нараджэння аўтараў, выканаўцаў, па рэпертуары, ці яшчэ як? Тады музыка рослаўльца Глебава і ўсё «песняроўства» свердлаўчаніна Мулявіна — міма. Па мове? Тады Антонаў з Маладзечна і мінчанка Свірыдава — міма. А былая зямлячка Ліка Ялінская, цяпер масквічка? А наш Нацыянальны аркестр, які іграе Д. Элінгтона, — беларускае мастацтва? А віцеблянін Марк Фрадкін? А аршанец паэт-песеннік Барыс Ласкін? А калі ў выканаўцы песня-малітва за сваю Беларусь... але на мове іншай краіны? Ну, ужо хаця памаліцца-ткі за Беларусь можна ж было па-беларуску, як Мулявін, спяваючы купалаускі тэкст? Блытаніна, незразумеліца, дур нейкая... каб не сказаць крапчэй.

С того, первого состава оркестра уже никого за пультами нет. Поработавший несколько лет в Киеве виртуоз Щерица вернулся уже как солист; Леонид Буряк после падения повредил губы, не мог больше играть на тромбоне — сердобольный Финберг сделал этого грамотного музыканта своим ассистентом. Остальные... кто-то не выдержал испытания славой, кто-то уехал, кто-то ушёл навсегда. Но, по признанию руководителя, вместо выбывших приходят музыканты такого профессионального уровня, с такой техникой исполнения, какая казалась фантастической всего полтора десятилетия назад, не говоря про более отдалённые времена. Недаром классик советского джаза Анатолий Кролл коротко и исчерпывающе охарактеризовал «АБ»: «Штучно подобранный коллектив высоких профессионалов».

Как-то Миша дал мне послушать своё соло на тромбоне в оркестре Райского, записанное в 1966 году. Со вздохом и самоиронией заметил двусмысленно: «Теперь молодые так не играют».

После трёх часов совместной репетиции музыканты расходятся отшлифовывать штрихи по группам: трубы и тромбоны — в подвал соседнего дома, саксофоны — в звукорежиссёрскую, струнники — в зал Камерного оркестра, ритм-группа в силу звучности и «громоздкости» инструментария остаётся тут же, на базе. И ещё пару часов репетиций. Потом дома разучивание партий произведений новой программы. Иначе нельзя: у каждого музыканта ежегодный экзамен перед всем коллективом — своеобразный конкурс.

6. Нормированный рабочий день (после обеда)

Обед у него — понятие относительное: бутылка минералки, батон, кусок колбасы — по-студенчески, по-холостяцки. Тут же, на столе, парти­туры, записки.

Афиши на стене меняются на более свежие. Одна висела долго: кон­церт «АБ» в к/з «Россия» с «Песнярами» в январе 2001-го, ровно за два года до ухода в мир иной уже ставшего легендой руководителя того коллектива.

— Не нужно было Володе после распада переживать, терпеть неува­жение, обиды соратников. Взял бы гитару, афишу с одной фамилией «Владимир Мулявин» — и с гастролями на год по необъятной России! И деньги были бы, и слава, и здоровье. Он гений был, ге-ний...

В дверь кабинета заглядывают. Дальше: разбор результатов «челове­ческого фактора»: в штате двести тринадцать индивидуальностей — ха­рактеры, особенности, слабости; даются задания сотрудникам на зав­тра; выпутывание из хитросплетения финансовых вопросов — он же ведь и директор!

— Хотел подловить меня финансовый контроль после съёмок в Мо­скве передачи «Угадай мелодию»: мол, как же, и гонорар в Москве му­зыканты получали, и тут зарплата шла?! А я ведь оркестр на дни от­лучки снимал тут с зарплаты — каждый написал заявление: «Прошу за свой счёт...» Тогда контролёры зацепились: а вы же в Москве играли на государственных инструментах!.. А я им: а вот квитанция за пере­численные москвичами деньги за прокат инструментов!.. Не подловят меня — хрена им! Правда, в запале выразился ярче.