Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

С приходом нэпа мы стали лучше питаться. Мама ведь умела хозяйничать, готовить, и у нас на столе появились даже коекакие яства, например, жареный гусь на праздники. К этому времени мы с мамой жили уже в отдельной комнатке. В Москву перебрался из Студенки и брат Володя. По знакомству устроился курьером в «Сельхозсоюз» (была такая организация, объединявшая сельские кооперативы), потом его повысили до архивариуса, но далеко по службе он не продвинулся. Он всегда был человеком тихим, сдержанным и даже замкнутым. Много читал. Из своего скромного заработка выкраивал деньги, чтобы подписаться на журналы «Огонек», «Красная новь» или книг прикупить. На полке его этажерки блистало золотом корешков полное собрание сочинений Шиллера, изданное еще Брокгаузом и Эфроном. Меня же больше привлекали яркие обложки журнала «Мир приключений» и фотографии в «Огоньке». Все эти журналы Володя аккуратно отдавал переплетать и потом тоже ставил на полку.

С появлением радио в конце 20-х годов Володя увлекся этим делом. Сам собрал маленький детекторный приемник и все вечера проводил с наушниками. Найти радиостанцию было нелегко. Володя долго тыкал какой-то иголочкой в маленький камешек, иногда давал и мне послушать. Помню, как сквозь шумы и скрипенье эфира я впервые услышала оперу «Кармен», а потом фрагменты из «Евгения Онегина» – хор дворовых девушек, собирающих ягоды. Все было крайне примитивно, но и это казалось чудом. Володя постоянно совершенствовал свой приемник: он становился больше, мощнее, от детектора перешел на аккумуляторы. Но аккумуляторы все-таки были слабенькие, и Володя часто носил их заряжать.

В 20-е годы в Москве собралось немало кишкинской родни. Олимпиада Павловна с супругом поселилась на Лесной улице, в Лесопильном переулке, в квартире у сестры мужа – своего рода вынужденное «семейное уплотнение». Около Собачьей площадки, в Дурновском переулке, в доме своей старой знакомой Тарбеевой обосновалась Александра Павловна с детьми. До революции Тарбеева была состоятельной барыней, которая, как вспоминали родственники, проснувшись утром, могла сказать лакею: «А не поехать ли нам в Париж, Федор?» И ездила! Помню, как мама первый раз привела меня в ее деревянный арбатский особнячок, уже ветшающий, с заколоченным парадным входом. Мы поднялись через кухню по крутой деревянной лестнице, по которой стали ходить после революции. Сама Тарбеева восседала в креслах, меня подвели к ней, и я поцеловала ей ручку, а Тарбеева потрепала меня по щечке.

Многие наши родственницы-москвички, к тому времени овдовевшие, оставались в своих прежних квартирах – только вместо барских квартиры эти стали коммунальными, и прежним хозяйкам иногда даже приходилось ютиться в комнатках при кухне, предназначавшихся прежде для прислуги. (В нашем доме, в 1-м Басманном переулке, в такой комнатушке жила Эмилия Карловна, вдова генерала-аншефа Аксенова.) Седовласые старушки в допотопных буклях – обломки минувшего – доживали свой век в обветшалых креслах, оставшихся от лучших времен, редко выходя из дома. Заполняли досуг раскладыванием пасьянса и воспоминаниями о невозвратном прошлом, оставаясь в плену прежних представлений.

Запомнился мне один эпизод. Я собралась пойти первый раз в жизни в оперетту – меня пригласил поклонник, такой же юный, как и я (мне исполнилось шестнадцать лет). Такое намерение повергло в ужас одну из моих почтенных тетушек – она даже руками всплеснула в порыве возмущения: «Ты идешь в оперетту, Лиза?! Ты – такая молоденькая! Это же неприлично!!!»

Что сказала бы теперь старая дама, глядя на экран телевизора, где корчатся в судорогах истомы полуобнаженные девицы? Что по сравнению со всем этим безобидный опереточный канкан и фривольная пикировка? Да, времена вносят свои коррективы в такие понятия, как дозволенность и приличия.

В 20-е годы мы с мамой нередко навещали таких престарелых родственниц. Заходили на Хитровку к тете Маше (Марии Семеновне), муж которой, Иван Федорович Иванов, до революции создал благотворительную лечебницу для бездомных. Босяки Хитровки его обожали. Когда как-то раз по незнанию его обокрали, босяки сами организовали сыск, подняли на ноги всю Хитровку и вернули-таки украденную вещь.

Бывали мы и в добротном каменном доме на Самотеке [22] Самотека – местность между Садовым кольцом и Суворовской площадью. (он и сейчас там стоит), фасадом выходящим на бульвар. Здесь, в огромной квартире, принадлежавшей раньше Вере Алексеевне, вдове моего двоюродного брата Бориса Глебовича Лебедева (сына Анастасии Семеновны, сестры моего отца), теперь жили еще сестра ее мужа Нина Глебовна и ее собственная родная сестра Софья Алексеевна Павлович. Вере Алексеевне удалось сохранить за собой большую комнату, но пришлось пустить квартирантку, чтобы не придирались к избытку жилплощади. В свое время Борис Глебович служил чиновником акцизного (или таможенного) ведомства, Вера Алексеевна долгое время жила с ним в Варшаве и с удовольствием рассказывала о тех временах. Теперь от них остались только старые фотографии.