Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

А над законом о земле он и в самом деле серьезно работал. Вел этот законопроект в комитете добросовестно: сам что-то писал, экспертов собирал, обсуждения совместные проводил. Этот его проект мы потом обсуждали на заседаниях комитета. Но в те времена решение не было найдено, и закон о земле завис надолго.

Ведь земельный вопрос для России был по своей сути примерно таким же, как дискуссия о выносе тела Ленина из Мавзолея: не столько юридическим и экономическим, сколько политическим и психологическим. Для либералов – надо землю скорее пустить в оборот, чтобы пользу приносила. А для коммунистов – землю-матушку продавать принципиально нельзя. Это – святое, даже если все там заброшено и разрушено.

К закону о земле как совместному проекту мы с Немцовым больше не возвращались. А вот каждого по отдельности эта тема еще долго не оставляла.

Немцов, как я понимаю, с земельным вопросом столкнулся, когда стал губернатором. Хотя его Нижегородская область не сельскохозяйственная, разных проблем с землей хватало. И в этих спорах он всегда исходил из тех взглядов, которые пытался в самом начале своей деятельности в законе провести. Кстати, именно работа губернатором сделала его более жестким и прагматичным: он понял, что теория всегда отличается от практики. Особенно у нас в России.

Что касается меня, то наши комитетские наработки уже гораздо позже, году в девяносто седьмом, очень даже пригодились. Тогда произошел очередной кризис: чтобы придать еще один стимул экономике, начать реально развивать сельское хозяйство и фермерство, надо было дать гарантии людям и распространить оборот земель не только на дачные участки. А коммунисты опять резко выступили против частной собственности на землю сельскохозяйственного назначения. Целый демарш устроили в Думе.

Президент Ельцин потребовал создать очередную рабочую группу по подготовке проектов соответствующих законов. Меня назначил руководителем. И конечно, я в первый же день достал все свои архивные папочки, в том числе наши наработки с Немцовым. Кое-что из них действительно пригодилось. Потом мне Ельцин поручил организовать первый круглый стол по проблемам земельной реформы в Российской Федерации и попробовать договориться с коммунистами. Но дело шло туго, потому что там, где на первом месте идеология, разум и логика не действуют.

А вот с Немцовым можно было легко договариваться, потому что он как раз очень уважал формальную логику. Его заносило частенько, он иногда витал в облаках, но если было четко показано, что дважды два четыре, то он не оспаривал, соглашался.

Мне кажется, у нас была какая-то взаимная симпатия, очень долго, на всех этапах. Светлый был человек, открытый, добрый. Так глянешь не слишком внимательно: внешне – просто Остап Бендер с этими вечными белыми штанами. А на самом деле он очень серьезный был и глубокий. И гораздо более рациональный, чем казался. В политике он себя чувствовал как рыба в воде. А все эти внешние атрибуты в стиле «рубаха-парень» – совершенно наносное.

Предполагаю, что, как человек думающий, он наверняка часто сомневался, колебался, а потому – ошибался. Но, кстати, свои ошибки он признавал очень тяжело. Вернее, просто предпочитал их забывать.

Вспомнил о нашей работе с Немцовым, и сразу в глазах эти страшные кадры: Борис, лежащий на этом мосту, в самом центре Москвы, с видом на Кремль, убитый выстрелами в спину. Так подло: не лицом к лицу, а в спину…

Кто мог подумать, что это может произойти?

Уже несколько лет нет Бориса. А вспоминается постоянно: молодой, энергичный, живой, с вечной улыбкой на лице. Самый молодой губернатор, страшно популярный младореформатор, оболганный вице-премьер, несостоявшийся преемник, лидер Союза правых сил, оппозиционный политик…

А для меня навсегда – Боря Немцов из моего Комитета по законодательству…

Чтобы завершить историю о моем романе с парламентом, должен я в заключение заявить одну парадоксальную вещь. Если смотреть на ситуацию без романтического флера, то, в принципе, нормального парламента у нас никогда не было, да и сейчас нет. Конечно, формально-то он есть, но если разобраться по существу, то это не парламент.

Примерно до 1998 года собрание депутатов, которые заседали сначала в Доме Советов на Краснопресненской набережной, а потом в здании на Охотном Ряду, было не парламентом, а неким местом, площадкой, где сталкивались политические и экономические интересы. И в этом месте часть проблем и вопросов решалась. Поэтому значение Верховного Совета, а затем и Государственной думы было намного выше, чем сейчас. Депутатам ведь тогда не просто спускали законы для одобрения, а бюджет для утверждения. Правительство было вынуждено ходить в Госдуму и доказывать свою позицию, администрация президента тоже была вынуждена с депутатами считаться. Почему? Да, собственно, потому, что расклад голосов в первых Думах всегда был не в пользу президента и правительства. Мы хоть чему-то тогда научились демократическому: искусству компромисса, искусству диалога, искусству политической борьбы.