Клаус Кеннет - 2 миллиона километров до любви

Как мог, я объяснил ей, что все мы люди, будь то пасторы или рядовые члены общины (в том числе я сам), что, увы, мы слабы и склонны вновь и вновь впадать в грех… Но сам я был глубоко огорчен словами этого псевдопастора.

Эта история случилась лет через пять после принятия мною христианства в Лозанне, и именно тогда я, пожалуй, осознал, что огорчаться мне теперь приходится гораздо чаще, чем в первые годы после обращения. «Блаженны не видевшие, но уверовавшие…» Бог изливает на новообращенных милость, хотя она ими не заслужена, почти что украдена — это некий кредит нам от Небесного Отца. Но полученное не должно лежать мертвым грузом. Господь хочет, чтобы мы росли, чтобы мы терпеливо боролись против страстей «ветхого человека». Он желает, чтобы мы вступили в это противостояние по своему собственному почину, из любви к Нему. Поэтому на определенном этапе Бог перестает все время водить за руку своих детей.

Однажды в Католическом университете Фрибурга меня прилюдно высмеяли, когда я вступил в полемику с лектором. Раймон Абрецоля, выступая перед большой аудиторией, активно пропагандировал метод саморазвития, называемый софрологией. Он восхвалял то, как прекрасно этот метод освобождает человека. Я встал и громко возразил, что единственное, что реально может освободить, так это присутствие Бога в сердце. Но меня полили презрением. Я казался трем сотням слушателей и лектору слишком примитивным. В том же Католическом университете (одном из самых уважаемых католических учебных заведений мира) читали курсы о йоге и дзен и заверяли, что эти практики помогают человеку стать хорошим христианином. Когда я выступал против этой лжи, меня поднимали на смех или поливали грязью.

Потом проблемы стали серьезнее. Например, про меня начали распространять дурные слухи: мол, у меня была связь с девушкой, она забеременела, а я заставил ее сделать аборт. Перенести клевету было невероятно тяжело, я чувствовал себя так, будто с меня живьем сдирают кожу. Обо мне рассказывали много неправды, но что самое ужасное, это делали христиане!

Но, видимо, мне необходимо было усвоить урок смирения.

Мой старый мудрый друг Урсула очень четко дала это понять в тот день, когда я рассказал о группе шумных и любящих посплетничать христиан, которые славно поели, а затем ушли, не убрав за собой.

— Клаус, — сказала она, — многие люди приходят в церковь, чтобы просто пообщаться. Это не приносит духовной пользы. Но, с другой стороны, тебе предоставляется возможность послужить им, скажем, помыв посуду. Они, может, ничего не привнесли доброго, но они предоставили тебе шанс сделать что-то полезное. В конце концов, нас будут судить по тому, проявили ли мы любовь и внимание к ближним, а не по количеству выученных наизусть отрывков из Писания.

Долго Господь водил меня за руку по своим владениям, давая возможность увидеть отблески Царства. Мне оставалось лишь одно: желать, чтобы это длилось вечно и чтобы Он всегда был рядом. Но в какой-то момент стало понятно: Клаусу пора учиться самостоятельно ходить. Он должен служить другим, вместо того чтобы ждать от них восхищения его замечательными способностями.

Очень болезненными были мои столкновения с «католической полицией». Я сам дал такое прозвище людям, которые следили за «чистотой веры» во время больших христианских форумов, например, в Паре-ле-Мониаль, Лизо или Арсе. Для них суть веры явно стояла на втором месте, а на первом было соблюдение ритуалов и внешние приличия. С этими приверженцами формальностей я мог общаться лишь на поверхностном уровне — более глубокий диалог казался сродни беседе с роботами.

Часто во время различных встреч эти «правильные» организаторы невероятно много суетились и проявляли мелочность. Однажды во время конференции я должен был навестить моих добрых друзей цыган: у меня завязалась дружба с одним семейством — Мадуном, Ниной и их детьми. Они меня принимали, как родного сына! Да и почти все обитатели табора знали меня лично — я не раз играл на гитаре и пел в их кибитках. И что же? Блюстители правил даже не подпустили меня к тому сектору кампуса, где жили цыгане, под странным предлогом — мол, я сам не цыган. И это при том, что днем ранее мы вместе с одним из организаторов конференции ходили к обитателям того сектора. Еще одной неприятной особенностью католических ре-коллекций казалась мне всеобщая тяга к хоровому пению. Хормейстер заставлял нас бесконечно репетировать. А во время выступления он сам солировал и пел в микрофон так громко, что хора было практически не слышно. Кроме того, начиная свое «соло», он не трудился хоть как-то предупреждать, какую песню мы будем сейчас петь. Это озадачивало и музыкантов, которые не могли вовремя вступить, и пауза затягивалась. Раз десять хористы просили его хоть как-то кооперироваться с оркестром, однако по непонятной для меня причине он так и остался глух к этим просьбам. Если мне удавалось улучить несколько мгновений, чтобы побыть одному, «шпионы-католики» тут же возникали рядом и куда-то меня зазывали, а иногда почти насильно волокли на какую-нибудь встречу. Во всем этом было больше доминирования, чем служения, больше глупости, чем любви. К счастью, я находил убежище у Бога.