Владимир Артамонов - Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Он собака на сене: «Мне никакого жилья не нужно, у меня есть комната» (л. 257). Попробуй с ним разведись и разменяйся.

И никакой он не вспыльчивый, когда нужно, он умеет себя держать. Воронин распущенный на почве тунеядства, бездельничанья и бессмысленного прожигания денег и в целом жизни.

Воронин сознался, что совершал неоднократно половые акты с женщинами (см. т. 1, л. 269). С Эрной только три раза (л. 268, об.), и при половом желании – с другими (л. 269), так как Инга в некоторые периоды, говорил он, не подпускала его к себе.

На очной ставке со мной он заявил, что при телефонном разговоре 4 января Инга сказала ему, чтобы он приехал для разговора с ним (т. 2, л. 7, об.). Он желал с ней поговорить, поэтому она ему назначила встречу. А когда встретились в квартире у мамы, Инга сказала ему: «Ну говори, что ты хочешь сказать?» Это же все слышали – и мама, и я… Из этой ее фразы вытекает, что он хотел поговорить, он был инициатором. Но он молчал. Единственное, что сказал: пойдем поговорим в маленькую комнату. Кстати, окажись он с ней наедине, тогда все это вранье могло бы быть принято за абсолютную правду, на что, вероятно, он и рассчитывал. А ведь здесь-то были три взрослых свидетеля и один ребенок. Была свидетелем и Инга…

А вот эта деталь, разве ее можно было пропустить? Причем все это фигурирует на одной и той же странице оборота листа 7 тома 2. Привожу показания Воронина, из них будет видно явное противоречие.

«При телефонном разговоре 4/I – 66 года Инга сказала, чтобы я приехал поговорить к ее матери». И на этой же странице внизу, когда он рассказывает о своих действиях в квартире матери при встрече с Ингой: «Я ей сказал, подойдя к ней вплотную, что нам надо поговорить (вновь он сказал. – В. А. )… Инга мне сказала: «Уходи, я не хочу с тобой разговаривать».

Ну как же это могло быть – приглашала для разговора, а потом сказала: «Уходи, я не хочу с тобой разговаривать»? Не нужно быть очень прозорливым, чтобы увидеть это завирательство. Как мог не обратить внимания следователь на такую несуразицу и не сделать соответствующего вывода? А не приперев его к стене с самого начала, он дал волю его «фантазии», и из показания в показание стало гулять вранье Воронина – будто Инга сказала: «Уйди, я тебя не люблю», а ему стало обидно и т. д.

Из его показаний на очной ставке с нашей мамой. Он рассказывал, что, когда он провожал Ингу 31 декабря справлять Новый год, «у Инги почему-то были слезы на глазах» (т. 2, л. 15, об.). Тебе, Воронин, никогда не понять этих слез.

Воронин на очной ставке с Анной Михайловной рассказывал, как 1-го числа скандалил с матерью: «Я ей сказал, что у нее судьба не сложилась, был один муж, другой и что она, наверное, хочет, чтобы и у Инги была такая судьба» (т. 2, л. 16). А ты Инге устроил хорошую судьбу?

Сосед Рычков рассказывает про Воронина: пришел в их квартиру вслед за Ингой и бабушкой пьяный, в одних плавках, стал драться, его выгнали, он ушел к себе, стал бить ее призы, потом оделся и куда-то уехал на мотоцикле (т. 2, л. 50, об.).

Пьяным сел на мотоцикл и уехал. А уехал куда? Да нетрудно догадаться – удовлетворять свою похоть к знакомой какой-нибудь женщине. Может быть, даже к этой моралистке Эрне Вирс – ведь у них были интимные контакты. Это «подруга» Инги по занятиям академической греблей! Довольно близкая «подруга»! Ведь он не привык себе ни в чем отказывать, как можно?!

И далее Рычков:

«Протрезвев, на другой день Геннадий приходил к нам извиняться, рассказывал, что его вывели из себя, говорил, что он не стоит Инги, что он все понимает» (т. 2, л. 50, об.).

Видите, удовлетворил свои желания, протрезвел, теперь можно покаяться – дорого ли ему это? А завтра все повторит: ведь сходит же с рук-то, ничего! Унижая себя, понимал, что люди простят за покаяние. Воронин с двойным-тройным дном – думал одно, говорил другое, делал третье. Старался показать себя перед другими патриотом, мог осуждать чьи-то «неправильные» поступки, нравоучать даже, притворяясь на публике, что, мол, нехорошо, например, в присутствии женщины употреблять неприличные слова. Кроме всего прочего, он был, конечно, продуктом своего времени, когда приходилось еще держать ухо востро, не позволять лишних высказываний на людях. Тем более жил-то он в доме, который был заселен сотрудниками КГБ. Да и слышимость через стены была великолепной. Поэтому, грязно нашкодив – а тут шутки могут быть плохи и «приварят» тебе еще, чего доброго, – он спешил тут же пустить слезу, покаяться, говоря, что у него язык поганый, что он такой мнительный, что он Инги не стоит, что он возьмется за ум – ведь сможет же он быть другим человеком, а? Но попробуй вырази несогласие с ним, не поддакни, не поддержи его в его стремлении выглядеть перед другими «добрым», «мягким» и «жалостливым», как тут же в глазах его увидишь звериную злобность и мстительный огонек. Поэтому он мог прикинуться на людях заботливым к Инге и переживающим за нее, пускающим слезу, сильно волнующимся. Кстати, можно и попереживать за ее выступления в соревнованиях – ведь тогда ждет его еще большее материальное благополучие, тут заревешь белугой от предвкушения сладких плодов!