Владимир Артамонов - Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Ты должен был, будучи мужем Инги и находясь рядом с ней, сделать все, чтобы преумножить ее спортивные достижения, оградить ее от ненужной трепки нервов, поступиться своим честолюбием, которое не могло реализоваться из-за твоей бесперспективности как спортсмена. И надо было это понять и проявить здесь мужскую силу воли, за которую бы тебе потом поклонилась история конькобежного спорта, и тогда бы ты вошел в историю и как спортсмен, которому тоже удалось слегка вкусить радость победы в крупнейших соревнованиях сильнейших и который не понаслышке знает об этом, и как близкий друг и муж великой чемпионки, способствовавший преумножению ее побед. А что сделал ты? Скандалил, всячески препятствовал ей. Ты не понял даже своей элементарной миссии близкого друга, не говоря уже об исторической своей миссии… Недопустимо, чтобы один че ловек мог другого обидеть, оскорбить, а тем более ударить. По человеческому закону этого никто не имеет права делать. Ты многократно переступал этот закон и нарушал права Инги…

Ты удовлетворил свои мелкие страстишки и амбиции? И кем ты теперь в истории остался? Ворониным со знаком минус! Пройдут десятилетия, нас никого не будет, уйдут все те, кто был свидетелем ее выступлений, той трагедии, в которой ты сыграл такую низменную и роковую роль, позавидовав Инге и отмстив ей за свое бессилие и никчемность в жизни… Что будет потом, когда сотрутся эмоции, уйдут в прошлое пересуды, мнения, оценки? Останется имя Инги – всегда, во веки веков, пока существует спорт. И будет также всем ясно, что эта память о ней могла бы быть в несколько раз преумножена, не окажись рядом с ней один мелкий, гнусный человечек, которого разъедала зависть, не давала ему покоя и, как ржа, в конце концов источила в нем человеческое, разумное. И он лишил жизни того большого человека, убил его. И это будет очередным примером человеческой низменности и в то же время – сочувствием истинной человечности, которая движет большим, настоящим человеком.

Я жалею, что ни разу не взял Воронина на экскурсию в свой цех в типографию комбината «Правда», в свинцовый цех, стереотипно-газетный (я работал там стереотипером с 1964 по 1967 год), где все пропитано парами свинца. В цехе стояло шесть-семь отливных аппаратов, в каждом из которых бурлило тонны по три расплавленной массы из свинца, олова и сурьмы при температуре 280–300 градусов, а около аппаратов температура градусов под 80, и в парилку ходить не надо, но только там не так, как в парной, – с пивом, водкой, колбасой, воблой, солененькими огурчиками. Там все время стереотипер держит себя в напряжении, как бы из пасти этого кипящего котла не выплеснулась на него увесистая горячая блямба, поскольку у этого самого кипящего сплава есть одна особенность: при попадании в него хотя бы капельки воды (а вода часто попадает туда, когда бросаешь в котел отработанные стереотипы, восемнадцатикилограммовые сферические полуцилиндры, и на них иногда остаются эти самые капельки воды после водного охлаждения, когда их только отлили) извергать наружу расплавленную лаву. Так что стоит человек и смотрит, как бы оттуда не полетел на него этот плевок. Прожигает тело до мяса. Был случай, когда стереотипер, случайно нажав не на ту педаль, вылил из котла весь расплавленный металл, сам чуть не превратившись в статую. Спасла реакция, он успел отскочить в сторону.

А еще в нашем цехе была так называемая гартоварка (от слова «гарт» – это названо по имени изобретателя сплава из свинца, олова и сурьмы). Там выплавляют в формовочных таких изложницах длинные болванки из отработанных стереотипов, черных от краски после печатного цеха, с прилипшими на них обрывками газетной бумаги. Работа особенно вредная. За переплавку этих стереотипов, из которых получается тонна сплава, платили девять рублей. Чтобы выплавить эту тонну, требовалось не менее четырех часов. И стереотиперы для дополнительного заработка оставались «гартоварить» после ночной смены. Работа у стереотиперов-газетчиков вообще ночная (малая только часть работы выполняется вечером), смена начинается с половины десятого вечера и заканчивается в четыре-шесть утра, когда тиражи газет «Правда», «Советская Россия», «Комсомольская правда», «Сельская жизнь» и другие отпечатаны и находятся в пути. Вот тогда ты уже приезжаешь домой, вскоре все начнут вставать на работу, а ты только ложишься спать, но из-за хорошей слышимости в твоем доме, из-за дикого напряжения нервной системы, в котором она пребывала ночью (а сдача полос в типографии идет по графику), да и легкие твои дышали не морским воздухом, а очень высококонцентрированными испарениями свинца, что ведет к белокровию и преждевременной смерти, ты еще долго не можешь прийти в себя, и сон у тебя беспокойный. Десять лет человек отработав в этом цехе, затем с пятидесяти мог уходить на пенсию… (Вот я там проработал четыре года. И учился одновременно, перед работой, в Полиграфическом институте, на вечернем отделении факультета редактирования.) В пятьдесят лет можешь выйти на пенсию, но – мы подсчитали с мастером цеха, когда лет через десять встретились с ним случайно на улице, – человек двенадцати из наших товарищей по цеху в живых уже не было, и умерли они в сорок восемь – сорок девять лет…