Павел Паныч - Оставь надежду всяк сюда входящий

Как курить хочется, правда, есть сигарета, но прикурить негде. Уже третьи сутки прошу прикурить находящихся на коридоре младших инспекторов, но постоянно отказывают. Это значит, что кто-то дал распоряжение меня игнорировать, вот и игнорируют. Так обычно оперативники добиваются расположения осужденного. Каждый осужденный знает, что на приеме у оперативников или у руководства администрации всегда можно закурить и прикурить. Но при определенных условиях, и эти условия всегда должны совпадать с интересами администрации. А мои интересы не совпадают с интересами администрации, а это значит, что предложенные мне условия содержания я должен выдержать. Уважающий себя человек, а тем более мужчина, всегда должен иметь свое мнение, которое никогда не должно меняться из-за физических потребностей. Вот и приходится сидеть и крепиться.

Но есть занятие, которым я сейчас занимаюсь — пишу свои воспоминания. Будут ли интересны — время покажет. А сигарета пускай полежит, все равно рано или поздно я ее выкурю.

То, что мной написано уже, очень трудно мне дается. Эмоционально очень трудно перенести воспоминания о том, что невозможно забыть, просто тяжело! Я не знаю, стоит ли вообще что-то писать о страданиях людей в заключении, потому что на сегодняшний день уже имею все ответы для себя: кто стоит за всем этим!

Трудно очень писать, ручка замерзает. Приходится по нескольку раз обводить буквы, но ничего, я думаю, что, когда выйду из одиночки, будет время переписать. Да что там переписать, переписать я готов хоть сто раз, будет ли все это напечатано? Но из любого положения есть всегда выход, нужно всего лишь поразмышлять, как его найти!

Наконец-то удалось на третий день прикурить свою сигарету. Сидящему рядом в камере, тоже одиночной, только ему дали один месяц, удалось передать мне уже пустую зажигалку, но у нее был кремень целый. А это значит, что можно ватку поджечь, а ватку можно найти в матраце. Вот так и прикурил. Я понимаю, что вредная привычка, зависимость, может быть, не красит меня. Но выкуренная сигарета все же приносит небольшое спокойствие, да и притупляет чувство голода.

9 Мая, День Победы! Я всегда с большим уважением относился к этому празднику. Любил послушать истории чуть выпивших ветеранов войны, которые со всей страстью рассказывали о страшных страницах истории Великой Отечественной Войны. В школе было слушать неинтересно, все как-то искусственно и вяло. Но когда ты слушаешь непосредственно ветерана — это дух, сила.

Наслушавшись очередных историй от ветеранов, которые сыпались на меня до тех пор, пока водка не свалила их с ног, я шел по улице, обдумывая услышанное. По пути увидел пожилого худощавого старичка, сидящего на скамейке за столиком, на котором стояла бутылка водки со стаканом и скромной закуской. На нем был скромный пиджак без единой медали. Кто это такой, почему он сидит один, да и такой грустный. Сгорая от любопытства, я решил сесть рядышком, авось заговорит.

— Что, хочешь присоединиться ко мне? — повернувшись, спросил одинокий человек.

— Да я сидел, слушал рассказы ветеранов о войне, да они от водки позасыпали. А вы воевали?

Одинокий старик развернулся ко мне, его выражение лица было таким озлобленным, что мне показалось, как будто бы я его оскорбил.

— Война, сыночек, была в моей жизни: первая — в Германии три года в концлагере, и вторая — пятнадцать лет Гулага.

Конечно, услышанное мне ни о чем не говорило, и я вставил свое наивное:

— А как это?

— Да-а-а, — протянул старик и, подумав совсем немного, продолжил, — все равно, сижу, гоняю про себя, ничего страшного, если буду вспоминать это вслух. Но это не та война, которую ты слышишь в школе или от ветеранов. Есть очень много моментов, о которых многие предпочитают молчать. А таких моментов тысячи, десятки тысяч!

Я был обычным солдатом Красной Армии, который всей душой и сердцем гордился этим. Война была внезапной, многие были застигнуты врасплох и убиты. Многие были окружены и взяты в плен; в число не убитых, а пленных я и попал. Попавши в концлагерь, я увидел жизнь совершенно другую. То, что от голода и холода умирали люди, это ни для кого не секрет. Но секретом остаются те красноармейцы, которые бегали к фашистам, докладывали, доносили — за кусок хлеба. А на следующий день по доносам десятки, а то и сотни людей расстреливали. Чья-то жизнь — за кусок хлеба. Сидя в концлагере, я жил лишь одной мыслью: сбежать, вернуться к своим, и за все отомстить. В 1944 году, когда наши войска начали полномасштабное наступление, немцы, не желая нас оставлять в живых, начали расстреливать всех подряд. Несмотря на шквальный огонь из автоматов, который просто сыпался на нас, стоящих в ряд красноармейцев, мне все же удалось выжить. Раны оказались не смертельными, и с пулями в животе я все же дошел к своим, которые оказались чужими.