Виктор Максимов - Исповедь старого солдата

— Поедешь, мой мальчик, домой, там постепенно все нормализуется. Время придет, будешь здоров. У тебя все еще впереди, надо терпеть, будут головные боли и долго могут быть, терпи, ты мужчина. Старайся меньше жаловаться и думать, что тебе тяжело. Война жестока, но она тебе все же подарила жизнь. Помни это…

Боже! Какая неблагодарность памяти! Я забыл имя своего лечащего врача, имя грузинское. Забыл давно, еще в молодости, но помню лицо, седую прядь волос на ее голове, всегда спокойный голос с акцентом и ее руки, часто поглаживающие мою стриженую голову…

На третий или четвертый день получаю справку о ранении, документы на проезд и продовольственный аттестат. Экипируюсь в американское обмундирование, но обуваюсь в кирзовые сапоги, подаренные тетей Нанико, женой директора цирка, укладываю в вещмешок ранее подаренный ею же пиджак с рубашкой, полотенце с мылом.

Мой добрый, милый доктор передает таблетки, целует и наказывает:

— Когда сильная боль, когда тяжело — принимай по таблетке, не злоупотребляй. Терпи, постарайся достать очки с темными стеклами и носи.

Прощаюсь с ранеными по палате, от них получаю пачку папирос и немного собранных денег. Не забывается солдатская солидарность, она естественна. Тепло, как с родными, прощаюсь с врачами.

Опираясь на палку-костыль, покидаю дом, в котором прошли месяцы счастливого времени пребывания в сказке, среди ранее невиданных красот кавказской природы: зелени, цветов и гор, среди всего, о чем не мог и думать. И все же, что осталось в душе и сердце — кавказцы: веселые, открытые, громогласные, добрые, искренние. Я на всю жизнь полюбил Грузию.

Из Тбилиси поездом путь лежал в Баку. Ожидая рейс на паром в Красноводск, пришлось ночь спать на скамейке, в районе порта, где ютились постоянные хозяева скамеек, многие из них были инвалидами войны — безногие, на костылях. Ночью, пока спал, у меня украли сапоги и ботинки, которые во время сна, видимо, вывалились из-под головы, а вернее, их вытянули из вещмешка. Утром босиком отправляюсь на один из рынков, которые были повсюду в людных местах, продаю американскую шинель и покупаю на ноги что-то вроде сандалий. Пока ходил босиком, заметил, что мой вид не привлек внимания, даже мимолетного, ни одного человека. Таких, как я, а то еще задрипаннее, была масса, да, пожалуй, все были одинаковы, на одну колодку, как говорили в России. Если днем было невыносимо жарко, то ночами пробирал такой холод, от которого спасал пиджак тети Нанико, которым укрывался вместо шинели.

Красноводск встретил ужасным зноем, нещадно пекло солнце, и укрыться от него невозможно. Кругом глинобитные домишки, наполовину в земле, никакой зелени не видно, воздух насыщен запахом рыбы, гудят тучи мух. В висках стучит, голова разрывается, а туркмены сидят в ватных халатах, скрестив под собой ноги, и пьют чай. Все было, как в тяжелом сне. Пришел в себя только после того, как очутился на верхней полке железнодорожного вагона.

Поезд тащится еле-еле, вокруг простираются пески, окна вагона открыты, на зубах постоянно скрипит песок, и жара, жажда… В Баку по продовольственному аттестату жулики вместо мясных продуктов выдали рыбу вроде селедки. После еды постоянно хочется пить, а с водой проблемы: на станциях среди пустыни во время остановок поездов все, кто может, бегут за водой и черпают ее из бетонных резервуаров. Помню разговор о том, что чем больше лягушек в резервуарах, тем прохладнее вода. Вода привозная. Выйти из вагона не могу, жара отняла все силы, никаких перронов на станциях, а ступеньки вагонов высоки…

Сколько времени был в полузабытьи, не знаю, но однажды почувствовал, как в лицо побрызгали водой. Соседи засомневались, живой ли я…

В Ашхабад поезд прибыл ночью, кто-то из спутников по вагону вывел меня на перрон подышать свежим воздухом и ощутить прохладу, прийти в себя после кошмарного сна от Красноводска и зноя пустыни. Прогулка и свежесть воздуха придали сил, и я в продовольственном ларьке по аттестату выпросил у продавца пару банок американской тушенки. В вагоне за многие дни отвел душу, наелся и потом напился собственной заварки чая с конфетой: на продовольственных пунктах вместо сахара давали карамельки.

Пересадка в Ташкенте. В памяти остались впечатления от большого количества узбеков на вокзале: худых, в грязных и рваных халатах. Страшная бедность и нищета. Многие просили милостыню. Привычно взгляд выхватывал из этой массы инвалидов. В таком количестве людей, изуродованных войной, я видел впервые.