Антон Белевич - У батьки Миная

И вдруг гитара заговорила, запела. Откликнулась на голос его души, на песню его сердца. И в той песне без слов было много жгучей тоски и боли, много глубокого раздумья и светлых надежд. В той песне слышались то обращенные к врагу проклятия овдовевших жен, то плач осиротевших детей, то скорбь, которую не выразить словами, то грозная буря народного гнева…

Пела, плакала гитара…

А день уже клонился к вечеру, солнце багровым диском коснулось горизонта и ушло за широкое ржаное поле. На росистой прогалине в лесу партизаны развели костерок, и он живым оком светился в вечернем, притихшем, словно задумавшемся сосоннике. Пришли на огонек Данила Федотович Райцев, комиссар отряда Василий Кондратьевич Перунов. Сели под сосной командир и комиссар — ни дать, ни взять председатель колхоза и парторг в мирные довоенные дни, стали подводить итоги сделанному за день, прикидывать планы-наряды на завтра.

И хотя притомились за день лесные солдаты, и хотя завтра их снова ждал тяжелый ратный труд, не забились они в свои шалаши и землянки, а подле того костерка собрались, под гитару, под гармошку песни поют, на лесной прогалине в танцах парами кружатся. И когда ближе к ночи стихла музыка, Райцев, Перунов и те командиры, кому завтра вести своих людей на боевое задание, перешли в кузницу. И сразу лес зажил своей жизнью. Послышались трели соловья, где-то в лесу заухала сова, а за кустами черемухи слышались тихие голоса влюбленных. И словно бы нет войны, и все купается в призрачном лунном свете. И воздух напоен теплым ароматом сосновой коры и смолы-живицы…

Мир и покой в лесу. Но чем встревожены командир и комиссар? Нет-нет да и выйдут из кузницы, постоят под высокой сосной у костерка, пройдут лесной тропинкой до полевой дороги, до опушки. Кого высматривают они, кого ждут? Вот опять прислушались.

— Слышишь?

— Слышу, — отвечает командир комиссару. — Не иначе, колеса стучат.

И я прислушался: стучат колеса, считают на лесной дороге натянутые жилы сосновых корневищ. Кто-то едет.

— Пошли, — бросил Данила Федотович.

И мы пошли тропинкой к опушке. Там увидел я все ту же легкую, фасонистую бричку комбрига Миная.

— Добрый вечер, Данила, — поздоровался Минай Филиппович с командиром отряда. Приглядевшись, сказал: — Эге, так ты тут не один. Добрый вечер, хлопцы. Что ж это вы про сон забыли?

— А вы, батька Минай?

— Так я же старик. Старики мало спят. А вы молодые, вам по гнездам пора. Без жара ваших сердец сено остыло в шалашах.

— Нагреем, батька. У нас жару хватит…

Двинулись за батькой Минаем, за его бричкой к лесной кузнице. Все хорошо знали, что приехал комбриг в такой поздний час не на вечеринку, что предстоит какой-то важный разговор.

Хотел было я поискать себе местечко где-нибудь в партизанском шалаше, чтобы не идти в кузницу, не мешать командованию, но Минай Филиппович, заметив мою нерешительность, сказал:

— Входи, корреспондент. Ты же приехал сюда писать о чем-то. Так ведь?

— А то как же. Конечно, писать.

— Вот и слушай, пиши.

И еще большим уважением проникся я к этому доброму, открытому человеку. Все он понимает, в душе твоей читает, как бы видит тебя насквозь.

Кузницу заполнили командиры взводов, разведчики, подрывники, старые и молодые партизаны и партизанки. Пришли они по вызову Данилы Федотовича. Комбриг поставил перед ними боевую задачу: организовать «концерт» на железной дороге, по которой завтра в полночь должен проследовать к фронту вражеский эшелон с танками. Комбриг привез и план, разработанный в штабе бригады. А когда этот план был дополнен конкретными соображениями, деталями, многие уже собрались уходить и стали прощаться с Минаем.

— Посидите, — сказал он. — У меня еще не все, — и окинул взглядом лица. — А где Егор? Ага, вон он в углу притулился. Не прячься, вижу.

— А чего мне прятаться, батька?

— «Батька»! Ишь ты, сынок нашелся! — зло заговорил Минай Филиппович. — Кто ж тебе разрешил гранатами в озере рыбу глушить? Лови вершей, бреднем, можешь даже трегубицей ловить. Таскай, жарь, ешь на здоровье, но не смей глушить, истреблять! Оставь в озере хоть что-нибудь живое на развод — нашим детям, внукам. Сохрани жизнь карасикам да лещикам. — И к окружающим: — Вы его, этого глушителя, браконьера, в землянке заприте. Не пускайте его на озеро.