Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Двоюродные сестрички: Ира, Таня и Лена

Оставив доченьку свою в Калуге у тети Таси, мы налегке поехали в Дубровицы, во Всесоюзный НИИ животноводства. Еще в автобусе, до отказа набитом людьми, мы услышали из разговоров, что ВИЖ сгорел. «Вот ведь говорили же: пусть сгорит этот ВИЖ! Он и сгорел!» — невесело шутил кто-то. На самом деле сгореть ему не дали, залили водой. Но третьего этажа, где как раз помещалась лаборатория кормления, не стало. Да и второй этаж, хоть и не горел, но пролит был так основательно, что со стенок штукатурка отваливалась… И только в самом торце второго этажа уцелело несколько комнат. В них расположился директорский кабинет и приемная. Лаборатория кормления вынуждена ютиться в цокольном этаже, а фактически в подвале с малюсенькими зарешеченными окошками, выходящими прямо в парк. Все это мы узнали от Виктора Рядчикова, который нас очень радушно принял, но сказал, что в аспирантуру сейчас нас не возьмут, никого не принимают.

«А у нас выхода нет. У Ивы заканчивается срок визы и надо уезжать в Чехословакию», — говорю Виктору. Впрочем, Иво как-то странно спокоен, согласен и не уезжать, попытается в посольстве визу продлить и вернуться в Хабары еще на год. «Хочет к этой своей заразе поехать», — подумалось мне.

После ужина мы с Виктором отправились смотреть его рабочее место в подвале пострадавшего от пожара здания. «Я вам для того это показываю, чтобы вы сами убедились: работать сейчас в лаборатории невозможно». Когда возвращались из института, спускаясь по белокаменным лестницам, я залюбовалась стоящей рядом с институтом совершенно необычной церковью. Над небольшим ее куполом красовалась корона царская. Церковь стояла без креста. «Это склад стройматериалов», — пояснили мне предназначение здания.

А потом я, уже одна, пошла к церкви. Были сумерки. В нежных кружевах облаков малиново догорал закат, а к востоку от здания ВИЖа, прямо над церковью, бледным серпом на темнеющей голубизне неба светил месяц. А сама церковь казалась вытканной из облаков, легкая и сказочно красивая. В ней уже много лет, даже десятилетий, не служили.

Решетки из толстых железных стержней на окнах, каменные скульптуры без голов, лежащие вперемешку со строительным хламом, щелястые двери, раздолбанные белокаменные крыльца выглядели надругательством над ее неземной красотой. Однако вверху, у самой башни скульптуры казались нетронутыми. Сохранилась и дивной красоты резьба по камню этого храма. И вдруг ощутила я трепет, будто перед святыней… Захотелось припасть к шероховатому камню и помолиться. Именно здесь, у восточного крыльца, с которого открывался вид на треугольной формы луг и две реки, что сливались за этим лугом под острым углом. Никого поблизости не было, и я опустилась на колени и, как в далеком детстве, просила Боженьку помочь нам. «Миленький Боженька, очень Тебя прошу, сделай так, чтобы мы поступили в аспирантуру! Помоги остаться в Дубровицах! И еще молю: помоги, Господи, этой красавице каменной, поруганной стать снова Домом Твоим…» Разумом я понимала, что прошу невозможного: приема в аспирантуру в этом году нет, а раз так, то и в Дубровицах нам остаться никак нельзя…

Ну а о том, чтобы этот необыкновенно красивый и поруганный храм снова церковью стал — это вообще утопия… Однако продолжаю и продолжаю молиться вопреки доводам разума…

Молилась долго. Прочитала и все молитвы, которым обучила меня еще тетя Маруся в Покровском, а потом снова своими словами… Пока вдруг не почувствовала дивного успокоения. Душой поняла: Господь услышал меня…

Дубровицкий храм — склад стройматериалов, конец 60-х

Отец мой Петр Иванович Доброхотов был родом из города Мурома Владимирской области, по отцу мордвин, по матери русский, родился в 1834 году.

Предки отца были Челноковы. Дедушке, Ивану Челноку, дали фамилию Доброхотов в школе, где он учился с доброй охотой и хорошо. По окончании школы он получил свидетельство с этой фамилией, которая так и удержалась за ним и его семьей.

Мать была дочерью орловского помещика Петровского. По матери она приходилась сродни с Буниным и Апухтиным. Она лишилась отца рано, а ее мать, наша бабушка, осталась с четырьмя дочерьми. Бабушка была не приспособлена к жизни, жила в большой нужде, но придерживалась дворянских предрассудков, дочерей к труду не приучала. Когда они подросли, она постаралась выдать их замуж.