Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

На удочках было по паре крючков, окуни частенько заглатывали одновременно оба.

— Звездный час, Ви-итя! — восклицал Юра, выхватывая такой очередной «дубль». — Вот он, наш звездный час!

Ранние осенние сумерки вынудили рыбаков смотать удочки, дорога-то к дому была неблизкой…

Но вот наметился день прощания с Заонежьем. Стоял октябрь, нас могло накрыть затяжное северное ненастье. В канун отъезда состоялась, как водится, «отвальная». Был приготовлен роскошный, трудно вообразимый московскими жителями рыбно-дичной стол, украшением которого были «онежские помидоры», как называл Миша, — ярко-оранжевые ломтики свежепосольной нежнейшей пальи. Юра, конечно же, и в Карелию взял с собой гитару. Музицированное застолье перевалило далеко за полночь. Дошло дело до частушек и «топотухи». Миша в своих корузлых кирзачах дробил так, что позванивали оконные стекла и в лампешке подпрыгивало, подкапчивало пламя. Он был неиссякаем в импровизации частушек, где обычно фигурировала его жена Шура:

В паузах Юра вторил ему одним и тем же «сельскохозяйственным» куплетом:

… продолжить дальше текст я не решаюсь.

Взглянули на часы — около пяти утра. Можно ли было после такой «отвальной» садиться за руль?! Выехали только на следующее утро.

Юра неплохо и стрелял. В поездку по Карелии он ружье не брал. Когда мы однажды проходили рябчиными местами, я дал ему свое. Ни в одном наставлении по охоте на рябчиков не существует указаний, как стрелять их на вылетку, — в них подробно описывается, как разглядеть севшую на дерево, мастерски спрятавшуюся птицу, как подойти к ней на выстрел. Но Юра либо не читал подобных брошюр, либо пренебрег их советами. Поднялся, загремел рябец, мелькнул над тропкой, и Юра, не дав ему сесть, навскидку выстрелил вдогон. «Соскучился по стрельбе, решил испробовать ружье», — подумалось мне. Но рябчик упал. И Пыж, моя западносибирская лайка, кинулся к нему, указал место его падения.

Юра любил вальдшнепиную тягу, ждал весну, чтобы провести апрельский вечер в лесу с ружьем в руках. Тяга — единственная из охот, доступная москвичу, связанному городскими делами. Не раз мы с Юрой выезжали вместе так, чтобы за полночь вернуться домой. Подмосковный настеганный вальдшнеп тянет поздно, стрельба по нему не так-то проста, но без добычи Юра бывал редко.

Доводилось охотиться с Юрой и на его Вологодчине. Стоял сентябрь, из окон его избы на Цыпиной Горе открывались завораживающие дали разноцветных, в «багрец и золото» одетых лесов. Иногда мы бродили с ним вместе, но чаще расходились: у него были свои постоянные, излюбленные места, мне же в новых краях хотелось познакомиться с округой пошире. Под вечер собирались в избе, обменивались впечатлениями, сравнивали трофеи. Это было великолепное время бодрой ходьбы по тихим, роняющим наряд лесам, посвежевшего осеннего воздуха, высветлившейся перед скорым ледоставом воды, скромных вечерних застолий и чаепитий под гитару — как всегда, мастерски игравший Юра не расставался с нею. Время уединенного мужского братства: художники Лева Лебедев и Витя Усков, один ювелир, другой фотограф, Юра Коваль и автор этих строк… В дневнике Юры оно измерялось особыми, не календарными днями: День серой утки, День косача, День четырех рябчиков, День пустого ягдташа…

Мы объезжали окрестные, знакомые по Юриным книжкам деревни на вездеходике-луазике, «фантомасике», купленном на паях Юрой и Лёвой. По дороге в деревеньку Чистый Дор (так называлась одна из книжек Коваля) нам встретилась непроезжая разбитая гать. С одной ее стороны стоял бензовоз, с другой кузовной ЗИЛ — они ждали затребованный трактор, который должен был перетянуть их через трясину. А у нас ведь все-таки был вседорожник! Решили испытать его вездеходные качества. Лева, классный шофер, сел за руль, а мы подняли голенища болотников, чтобы подталкивать сзади. Но «фантомасик» обдал нас грязью и, к удивлению шоферов, коротавших время ожидания трактора у костра, преспокойно одолел месиво…

Юра любил свою Вологодчину, Ферапонтов монастырь с его удивительными фресками, соседствующий с Цыпиной Горой, затерянные среди лесов деревеньки, где он нашел и любовно выписал своих героев — старушек Пантелевну и Орехьевну, дядюшку Зуя, первоклашку Нюрку, мальчишек братьев Моховых… В качестве главных персонажей его рассказов действуют и животные: «картофельная» собака Тузик, пограничный пес Алый, подросток-песец Недопёсок, клест Капитан Клюквин, кошка Шамайка, выжловка Найда, лайка Кукла… Писатель Коваль был душевно расположен к ним, как к своим друзьям. Не только в литературе — друзей у него было много и в жизни. Больше, чем он мог предположить, потому что читатели, полюбившие добрые и светлые, веселые книжки писателя, тоже становились его заочными друзьями.