Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Кок преподал нам и другие уроки, в частности искушал «зеленым змием». Правда, я, поработав до института на заводе фрезеровщиком, был достаточно «закален», а вот неразлучным «сиамским близнецам» — Леше Мезинову и Юре Ковалю, соавторам с первого дня учебы, воспитанным родителями в строгих правилах, приходилось нелегко. В дни стипендии Женя Немченко безапелляционно заявлял: «Башня, Дяй и Меша! Мы идем в шашлычную „Казбек“ бирлять суп „пити“ и шашлык по-карски, ну и выпьем, конечно…».

Иногда — о ужас! — мы оскверняли святая святых — комитет комсомола! Секретарем был умнейший и мудрейший Володя Маландин, наш друг в течение всей жизни. Когда нам негде было отметить какое-либо знаменательное событие или обсудить литературные дела, мы являлись к нему в кабинет, неловко переминались с ноги на ногу, заискивающе заглядывали в глаза, и он все понимал. Выпив полстакана «комиссионных», Володя тактично покидал свой кабинет. К нашей троице (как правило, уже без Кока) все чаще присоединялся Юли к Ким. Интересно, что Юлик в то время еще ничего не создал, но Юра раньше всех «нутром почуял» его талант и перспективу и, как всегда, оказался прав.

Вспоминается, что Коваля сразу заметили, выделили из общей массы и обласкали наиболее прозорливые и интеллигентные профессора, что он, как Гаргантюа, жадно, огромными кусками поглощал духовную пищу, то бишь мировую литературу, переваривал и на ее основе уже в студенческие годы, можно сказать, прямо на наших глазах создавал свой самобытный художественный мир. Но как же ненатужно достигались результаты! Его натуре были свойственны черты некоего моцартианства, обаятельного легкомыслия.

Однажды, направляясь из Ленинской аудитории на тренировку в круглый зал, мы заметили, что стенд «Сталинские стипендиаты» пуст. Очередную порцию фотографий отличников-общественников — прыщавых очкариков-зубрил и страхолюдных девиц — не успели вывесить. Юра подтащил к стенду стол, взгромоздился на него сам и пригласил в компанию меня с Коком, организовав композицию так, чтобы наши дурацкие физиономии вызывающе сияли как раз под величественной надписью. Леша Мезинов нас запечатлел Шутка не понравилась деканату.

Вскоре мы вообще оказались на грани вылета из института, и вот почему. В парадную Ленинскую аудиторию существовало два входа и, соответственно, два тамбура, но левый испокон века был наглухо закрыт, им не пользовались. Однажды во время скучнейшей лекции по школьной гигиене — проходящей, как хохмили острословы на капустнике, иод девизом «Не пейте воду из унитаза!» — мы вознамерились сразиться в преферанс. Лучшего места, чем левый нерабочий тамбур, было не сыскать. Дождавшись, пока студенты и профессор проследуют в аудиторию, наша компания: Дяй, он же Педкружок, он же будущий классик Юрий Коваль, Меша — Леонид Мезинов, Кок и я, — прошмыгнула в «игральный зал» и заперлась — ключи подобрали заранее. В тесном помещении валялись какие-то старые ящики и даже висела голая лампочка на длинном облупившемся шнуре — вполне рабочая обстановка.

В азарте мы не среагировали вовремя на изменение ситуации, а когда сообразили что к чему, было уже поздно. Очевидно, отыскался какой-то Павлик Морозов, «стукнувший», что некие бездельники вместо учебы занимаются черт-те чем. Дверь со стороны аудитории со страшным скрипом отворилась, и нас ослепило яркое зимнее солнце, весело светившее в огромные окна аудитории. Такого гомерического хохота я больше никогда не слышал даже на эстрадных концертах. В аудитории собралось несколько потоков, человек триста, и все они дружно грохнули, увидев нашу онемевшую, застывшую с картами в руках скульптурную группу.

Мы готовились вылететь из института, но нас спас любимый профессор Борис Иванович Пуришев, убедивший администрацию в том, что именно мы скорее прославим вуз (!), нежели унылые зубрилы, педантично посещающие все лекции независимо от их качества.

С этой знаменитой аудиторией и с Юрой связано начало моей вокальной карьеры. Недавно Марк Харитонов, еще один писатель с нашего курса, первый лауреат Букеровскон премии, напомнил мне все детали той давней истории, врезавшейся ему в память. Однажды на лекции по устному народному творчеству, проходившей более полувека назад, замечательный профессор Александр Александрович Зерчанинов, занятия которого мы ценили и никогда не пропускали, повествуя о русских народных песнях, обратился к студентам с предложением: «Друзья! Пусть кто-нибудь выйдет на сцену и споет народную песню, а я попытаюсь определить время се создания, место, где она родилась, среду бытования…»