Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Когда выпадает первый снег, все очень меняется в природе и появляется новое внутреннее ощущение пейзажа. Тогда-то и родилась песня «Поднебесный снег», и он ее посвятил Саше и мне, потому что мы были в то время с ним на Горе. Она была не придумана, а пережита Юрой — это правда так и было в жизни.

Лёва Лебедев когда-то вдвоем с товарищем проплыл из Плещеева озера в Волгу и в этом путешествии открыл для себя Плутково. Ему так понравилась эта деревня, что он через какое-то время вернулся туда и купил дом. Не было асфальта, была грунтовая дорога, не было моста через Нерль. В Левин дом нам нравилось ездить. А потом Юра решил, что ему уже пора иметь свой дом. Он вообще хотел в каждой деревне иметь свой дом. Мы приходили в Чистый Дор, и Юре хотелось иметь дом в Чистом Доре, он договаривался о цене, узнавал, потом мы ехали в другую деревню, и Юре уже там хотелось иметь свой дом, потому что она была в лесу, вокруг на много километров не было жилья, а в следующей деревне было прекрасно охотиться, потому что вокруг сосновый и еловый бор, и Юре уже здесь хотелось иметь охотничью избушку, он договаривался о цене, и мы ехали дальше.

И тут уж Лёва сказал Юре: «Тебе надо купить дом в Плуткове». Берег Нерли и нетронутый лес рядом с тогда еще совсем необжитой деревней (дачников были единицы) соблазнили его, и он купил дом. Купив по дому, они напали на меня и сказали, что и мне пора. Но так как я был ленив и мне было приятнее жить у Лёвы, ходить на речку, собирать грибы, а не заниматься хозяйством, то они меня долго уговаривали, пока Юра не сказал, что он договорился с председателем. Лёва с Юрой пообещали сделать на повороте с шоссе в деревню знак «Колхоз „Дружба“», а председатель за это мне продавал дом. Тут уже ничего не оставалось делать, и мы с тех пор жили рядом.

В Плуткове не было бани, была валяльня, где валяли валенки. В валяльне стоял котел, и Юра устраивал нам парную. Но там были щели, через которые дуло, земляной пол, и как самый рукастый Лёва построил первую баню. С этого началось, и через какое-то время все стали строить бани, и я могу фиксировать, что культура бани пошла в Плуткове от Юры и от Лёвы.

Юра вложил в свой дом очень много души. Он сделал свой интерьер, сохранив стиль русской избы. Сейчас современные люди, приходя в деревню, тут же начинают ломать русскую печь, что ужасно, делают какой-то свой ремонт, начинают чем-то обивать бревенчатые стены… Юру же чистые бревенчатые стены грели, напоминали охотничьи избушки. И надо сказать, я вижу по своему сыну, что Юра и в нем зародил щепетильное отношение к «окружающей среде».

Я помню такой случай: когда мы вышли из тайги, устали, несли рюкзаки через перевал, пришли в поселок Велс, сил нет, долго не ели и вечером садимся ужинать. Я говорю: «Ну давайте, ребята, сейчас я быстренько открою, подогреем чего-нибудь и все». И тут Юра говорит: «Нет, давай тарелочки, давай рюмочки». «А мыть, — я говорю, — ты будешь?» Потому что я так устал, что хотелось грохнуться спать. А ему — нет, он пришел, и ему важно было после похода, после кружек, после сапог, ощутить домашний уют, чтобы это все было по-человечески. Это для него было важно, даже, может быть, больше, чем вкусовые качества. Хотя и вкусовые качества были важны, особенно в ухе. Мне не хватало иногда терпения, а он выберет каждую печеночку, сердечко. Не всегда же мы ловили крупную рыбу — а мелкую чистить, все выбирать очень хлопотно, но это было его отношение к деликатесам…

К деревенскому интерьеру Юра был очень внимателен. Это так кажется, что все в его доме крестьянское. Но все деревенские избушки делились перегородками на клетушечки: вот здесь кухонька, здесь спаленка. Он лишнюю перегородку убрал, и просторный зал получился. Стены деревянные отмыл и привел в человеческое состояние, и кажется, что это деревенское, а вид-то уже другой, потому что это свобода простора, и пространство стало изящным, недеревенским.

Мало того, для него было важно, как покрашен наличник: он соблюдал колер, чтобы отношение цвета дерева к цвету наличника было деликатным. А второй этаж, точнее чердак, для него стал местом уединения. Там он оставался один на один с собой, а еще он мог чуть-чуть подняться над пейзажем и наблюдать его сверху. Ион там сделал как бы свой писательский салон — был сделан красивый пол, приведена в порядок крыша, и больше ничего. Там он писал, и там мы частенько сидели и слушали.

Юра много писал в Плуткове, и когда какое-то произведение начинало у него созревать и были удачные куски, очень любил почитать. Ему нужно было проверить на слушателе, он собирал нас, мы садились, и он нам читал, а сам внимательно смотрел в глаза, какая у нас реакция: там ли мы смеемся, там ли мы хохочем, там ли мы затихаем. Все произведения Юра читал, читал кусками, иногда, правда, хитрил — какую-то главку пропускал, потому что считал, что она немножечко не дописана… Это все он проверял на нас, и надо сказать, что из-за этого я не могу слушать никого другого, читающего Коваля. Какой бы ни был прекрасный актер, но я вижу, когда он не попадает в Юрину интонацию, когда вносит свое отношение, и понимаю, что это может быть для кого-то хорошо, но для меня неправильно звучит, мне очень тяжело слушать…