Павел Скоропадский - Воспоминания. Конец 1917 г. – декабрь 1918 г.

Меня часто спрашивали, почему я не стал во главе войск лично, так как я обладал тем же командным цензом, что и Келлер. Я этого не сделал потому, что, во-первых, в междуусобной войне глава государства не должен лично стать во главе одной стороны, во-вторых, потому, что, к сожалению, я уже с первых дней заметил те интриги, которые велись против украинского правительства и меня среди офицерства, и офицерство этому верило. Я боялся, что будь я во главе войска, это могло бы ослабить офицерское единение, столь необходимое в тот момент. Наконец, я думал вначале, что еще можно прекратить все эти повстання уговорами одной и другой стороны, а для этого я был связывающим звеном двух лагерей. Теперь, впрочем, я сознаюсь, что сделал ошибку. Может быть, если бы я стоял во главе офицерских организаций и переубедил бы те наветы моих врагов, которые сыпались со всех сторон, я многое мог бы устранить из того печального, что произошло впоследствии.

Как бы там ни было, я назначил Келлера. Вечером я поехал к нему, и мы долго с ним говорили. Я ему указал всю обстановку и просил его заниматься войсками, но не менять своими распоряжениями основы той внутренней политики, которой мы придерживались. Его правые убеждения, ненавистничество ко всему украинскому меня пугали. Я знал, что он горяч и что он поведет свою политику, а она до добра не доведет. Он мне обещал, и я успокоился. Но действительность показала другое.

С первого же дня, не имея на то даже права, он отменил все положения, выработанные нами для армии, он вернул все старые уставы императорской армии. Он окружил себя громадным штабом крайних правых деятелей, которые повели политику архиправую. Он издал приказ, которым даже возмутил умеренные правые круги. Слава Богу, что он не издал того приказа, который им был написан самолично. Там он уже совершенно выходил из всяких рамок благоразумия. Его удержали его же помощники. Началось неистовство, гонение на все украинское. Могу указать на закрытие Национального Клуба, на бесчисленный арест украинцев, иногда вполне умеренных, дело дошло до того, что начали выбрасывать бюсты Шевченка и разбивать их. В эти дни люди совершенно спокойные, еле-еле признающие себя украинцами, приходили ко мне и возмущались, и все это, конечно, падало на меня и наше правительство.

В смысле работы, он работал много, но нужно отдать справедливость, что, несмотря уже на объявление федерации, несмотря на назначение Келлера, несмотря на то, что для всех была цель ясна – нужно спасать Киев, – офицерство отозвалось слабо. Была объявлена мобилизация всем офицерам, они мобилизировались, но на фронте считалось по спискам 9000 человек, а на самом деле было всего 800. Штабы и различные военные организации разрослись до колоссальных размеров. Кроме того, что было ужаснейшее зло – это допуск всяких контрразведок. Келлер обещал, что уничтожит их, оставив лишь одну при своем штабе, но этого не сделал. Эти контрразведки – учреждение, куда я лично советую офицерам не поступать. Эта решимость офицеров поступать в контрразведку – грустнейший факт нашего времени. Я с отвращением узнал, что у Entente-ы и немцев служат много наших офицеров. Теперь же появились, кроме специальной разведки нашей полиции, еще контрразведочное учреждение при штабе Келлера и, кроме того, что, как я говорил, совершенно не было, допустимыми, контрразведки в каждой организации, в каждой маленькой дружине.

Ничто не развращает так офицерство, как эта служба, ничто не толкает на такие преступные действия, как эти учреждения, и ничто так не способствовало нашей неудаче, а также усилению самого жесткого, подчас бессмысленного украинского шовинизма, – как бессмысленные, не считающиеся ни с какими законами действия этих знаменитых контрразведчиков. Никакие указания о бедственном положении офицеров и что там хорошо платили – не оправдывают тех офицеров, которые шли на это. Для этой службы есть специальная правительственная организация, находящаяся все же в руках людей опыта и под контролем, а допуск этих частных контрразведчиков – возмутительное явление, которое я никогда не мог понять, и не знаю, почему Келлер сразу не уничтожил их, несмотря на свое обещание мне. Не говорю уже, что служба в контрразведке другой национальности прямо презрение; я, по крайней мере, отношусь так к этим офицерам, там служащим.

Все эти данные повели к тому, что я, дня через четыре после назначения Келлера, попросил его сдать должность. Между тем Келлер так импонировал оказавшемуся очень слабым в смысле характера Гербелю и большинству из министров, что они долго не решались дать ему об этом знать. Наконец, во время заседания я вызвал Ржепецкого, председательствующего в Совете Министров вместо заболевшего Гербеля, и поставил ему ребром вопрос об удалении Келлера. Оказывается, что уже ходили слухи, что при Келлере образовалась какая-то дружина, которая должна была сделать переворот. Я думаю, что это вздор, во всяком случае, это было бы бесконечно глупо, так как решительно никакие организации и партии, кроме самых правых, Келлеру не сочувствовали.