Вера Флоренская - Моя жизнь

Благополучно добрались до Красноярска. Там все изменилось. Отец был в Омске на большой работе. Начальник ЧК за излишнюю жестокость был, говорили, расстрелян. Я не помню его фамилии. На Часовенной горе еще были лагеря, по-моему, уже только офицеров, с которыми разбирались, а солдат уже распустили. Было голодно, меняли вещи, кругом Красноярска были все-таки богатые села. Как-то стало спокойнее. Железная дорога работала, хотя и с перегрузкой. Но дорога на Москву была возможна. Дом юношества после прихода Красной армии был передан комсомолу, то есть его инвентарь, библиотека. Так как помещений не было, Дом юношества работал по вечерам в помещении Землемерного училища. Членам Дома юношества было предложено вступить в комсомол. Некоторые вступили сразу, например Лиля Франкфурт, другие – немного погодя. Многие остались беспартийными. Остальные главным образом разъехались по учебным заведениям в другие города. Сколько мне потом приходилось встречать членов Дома юношества – все получили высшее образование. Многие стали профессорами: Анатолий Козлов, Костя Потарицкий – геологи, Гинцбург Борис – механик, Гинцбург Леонид – юрист. Многие кончили Томский технологический и Томский медицинский. Но очень много мобилизованных и вообще всех учащихся гимназистов погибло в белых войсках. Многих погубил тиф.

Мы с Леней сразу же после прихода Красной армии решили ехать во что бы то ни стало в Москву и оформляли мне перевод в Московский университет на четвертый курс историко-филологического факультета. Леня переехал уже как аспирант, кажется, Фиолетова. Все петербургские профессора, которые бежали от «красных», теперь переехали в Москву. Билеты на железную дорогу было купить невозможно. Отец Лени, врач, достал какую-то «бронь» в международный вагон [40] Международные вагоны – комфортные спальные вагоны прямого сообщения, построенные до революции по заказу Международного общества спальных вагонов. Транссибирский экспресс комплектовался из таких вагонов. . Первый и последний раз в жизни мы ехали в международном вагоне.

Доехали мы до Омска, где я хотела встретиться с моим отцом. А Леня слез за компанию. Помню, как я приехала в Омск: уже кончился рабочий лень. Я нашла учреждение, где работал отец. Помню, иду длинным пустым коридором, а наверху идет человек с рыжеватой бородой до пояса. Отец всю жизнь до этого ходил бритым. Только столкнувшись совсем близко, мы узнали друг друга. «Почему у тебя такая борода?» – «Дал себе слово, что, пока большевики у власти, не буду брить бороду». – «Но ведь ты такую большую ответственную работу ведешь, для кого?» – «Для народа». Через месяц он ее сбрил. Жил он при конторе в комнатушке. Было у него только солдатское одеяло. Вместо подушки было белое березовое гладкое полено. Он, как ответственный работник, получал паек: табак махорку, нитки, иголки, пуговицы и еще подобную дребедень, которую на рынке меняла на продукты уборщица. Он был очень здоровый человек. Большой и по-русски красивый. Большие серые глаза, умные и очень добрые, высоченный лоб, нос правильной формы. Он весь излучал доброту. Видимо, он не хотел обращаться ни с какими просьбами к мачехе, а она не догадывалась ему послать белье, подушку, одеяло хотя бы. Снабдил нас отец деньгами, мы поехали в Москву. Приехали. Москва мертвая. Ходят один-два маршрута трамваев, «Аннушка» по кольцу А и, кажется, по кольцу Б, и все. Сесть могли только молодые и сильные. На дверях гроздьями висели мужчины. Женщины не отваживались.

Леня поселился у своего троюродного дяди Моисея, старого холостяка, у которого были две маленькие комнаты, запущенные до невероятия. На окне примус. Что это за аппарат, теперь никому не известно. Это был резервуар с керосином, керосин нужно было поршнем выкачивать наружу, зажигать, и он тогда горел розеткой. Этот аппарат невероятно часто портился и иногда взрывался. На таком сооружении готовила почти вся Москва. Вся квартира дяди была прокопчена. Но это была крыша над головой, и приветливый человек рядом. Все это находилось в Мыльниковом переулке в районе теперешней улицы Кирова. Я же с письмом от отца приехала на Остоженку, в Бутиковский переулок (кажется, так). Там был дом от фабрики Бутикова. Это была старая фабрика прошлого века, которая вырабатывала сукно. Ткацкая фабрика. За углом была сама фабрика и огромное общежитие рабочих, главным образом женщин. Я была в одной из комнат. Это, собственно, не комната, а целый этаж, не разделенный перегородками, где стояли кровати, разделенные тумбочками. Под каждой кроватью стоял чемодан или сундучок. Покрыты кровати были по-разному. В основном пестрыми одеялами, сшитыми из лоскутов. Деньги к тому времени не имели цены, считались на миллионы. Пайки были ничтожны. Поэтому работницам, кроме зарплаты, выдавали «натуру», то есть отрезы сукна. Они их продавали за баснословные деньги. При этой фабрике были курсы по художественному ткачеству, которыми заведовала сестра моего отца, моя тетка Прасковья Яковлевна Флоренская – тетя Паня. Эти курсы существовали еще до войны 1914 года. А когда я приехала, это была одна фикция. Не было материалов, и учиться было не для чего, так как работы на фабрике сворачивались. Однако должность заведующего и какое-то число учеников числились. На них получали хлебные карточки. Меня тоже зачислили на курсы секретарем. Я тоже стала получать какую-то карточку, хотя даже не видела помещения курсов. Так перебивались кто как мог. Тетя Паня занимала в одном из Бутиковских домов комнату, большую, метров 25–30. Там жили сама тетя Паня, ее дочь Таня и Николай Васильевич Гусев, фактический уже много лет (25–30) муж тети Пани и отец Тани, формально же муж старшей сестры Лизы, которая жила в Ветлуге с их детьми. Для отвода глаз на Остоженке, 30 у дяди Николая Васильевича была комната. Там он принимал земляков из Ветлуги и делал вид перед ними, что живет в этой комнате и не имеет отношения к тете Пане. Тетя Паня, здоровая лет 45 женщина, часто ездила по деревням, меняла вещи на еду. Привозила кормовую свеклу и пр. Из пайковой ржаной муки и кормовой свеклы на опаре она ухитрялась печь в плите большие пропеченные пышные буханки хлеба и каждый день варила чугун постного борща. Как только кто-нибудь приходил в гости или просто так, перед ним ставилась тарелка горячего борща с куском хлеба, так как всякому было ясно, что каждый человек голоден. Все это радушно, приветливо, доброжелательно и весело. Вообще это стиль Флоренских. Такой же была тетя Лиза и мой отец.