Вера Флоренская - Моя жизнь

Когда мы приехали в Томск, там существовал Студенческий дом. Кажется, он назывался Красным. Нет, это ведь было при Колчаке, этого быть не могло. Организовал его студент-медик Кронид Белкин. Он был эсер. Он был еврей маленького роста с гнойным плевритом, поэтому немножко кособокий и в очках. Неукротимой энергии человек. Энергия его была направлена в основном на помощь студентам: талоны в студенческую столовую, пайки хлеба. Доброты был необычайной и жизнерадостности тоже. Его судьба похожа на судьбу всех эсеров. Был 10 лет в лагере. Вышел. Написал диссертацию на тему вроде: «Дистрофия при лагерном режиме». Его снова посадили. После второй отсидки его Леня встречал в Москве, а потом мы не знали о его судьбе. В этом Студенческом доме мы с Леней работали в библиотеке. Это было начало нашей трудовой деятельности. Об этом Студенческом доме я больше ничего не помню. Мы учились, работали в этом Студенческом доме, знали, что наступает Красная армия, что к Томску приближается фронт. Слышали, что каппелевцы [37] Каппелевцы – военнослужащие Народной армии КОМУЧа (Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания), впоследствии – Белой армии Восточного фронта, называвшие так себя по имени своего командира генерал-лейтенанта В. О. Каппеля. ловят подозрительных студентов и порют их, что расстреливают рабочих и топят их в реке.

Леня мне рассказывал, что они в доме Домбровской, где он жил, собираются на спиритические сеансы, а когда я попросила мне показать, что они делают, он категорически отказался. Я этому значения не придавала. Спустя много лет я поняла, что это был какой-то подпольный кружок большевистский, потому что Лене поручали передавать какие-то подпольные деньги. Поток жизни закрутил, и столько было событий, я так и не вспомнила и не собралась у него спросить, что это они там делали тайком от меня.

Фронт приближался. Зима того года была лютая. С фронтом приближался сыпной тиф. Мы, студенты, как-то устраивались с бытом, еще обходились. А вот неприспособленным, неустроенным, особенно без жен, петербургским профессорам было очень плохо. Умер известный ученый Хвостов, не помню, что он читал. Умер талантливый молодой литературовед Красногорский. Сыпной тиф свирепствовал по всей линии железной дороги, по которой отступали белые войска. Отступали и по железной дороге, и на лошадях по тракту. Сыпняк и мороз убивали людей десятками тысяч. Вместе с белыми бежали и чиновники, такие как прокурор, банковские служащие и пр. Помню, что из Красноярска уехала семья моей школьной подруги Нины Шрамковой, и вся семья в вагоне замерзла где-то на полустанке. Войска, одетые в шинели, голодные, больные, среди них много только что мобилизованной молодежи – беспомощных гимназистов. У Лени в классе осталось только два человека, остальные были мобилизованы и погибли. Наступающим было не намного легче. Ведь они шли по стопам за больными, и тифозные вши им оставались, да и одежда была – шинели (а не полушубки).

Мы с Шурой Сидориной, моей подругой по курсу, снимали маленькую комнату по Преображенской улице. Вторую комнату снимали два студента. А хозяйка, вдова с двумя детьми, работала на железной дороге в управлении бухгалтером. Накануне вступления Красной армии в Томск приходит к нам Леня и говорит: «Идите на базар и покупайте себе продукты на все деньги, так как с приходом Красной армии они будут аннулированы и вы останетесь без продуктов». Я все-таки оставила денег «за право ученья», которые были отложены на это дело. А на базаре осталось только топленое масло, которое уже никто не брал, так как вещь была бесценная. Мы все деньги истратили на это масло. Потом уже, после переворота, когда можно было только менять вещи, мы сменяли свои крестики, что нам были повешены на шею при крещении, на картошку и весь остаток учебного года питались этим. Наши соседи студенты все время что-то бегали по коридору, видно, тоже запасались. Ночью вдруг стук в дверь. Студенты закрылись на крючок, а мы с хозяйкой пошли к двери. «Откройте, хозяюшки, нам переночевать, мы – Красная армия». Открыли мы двери. Вошли человек десять молодых ребят, которые боялись шуметь, чтобы не разбудить детей. Попросили самовар. Хозяйка поставила. Они попили чай со своим хлебом. Мы им предложили масла. Они отказались. Улеглись спать в коридоре на грязном полу в обнимку с винтовками и сразу заснули. Все были безмерно усталые и замерзшие. Утром рано, мы еще спали, они ушли. Утром нам хозяйка рассказала, что у студентов ночевали несколько белых офицеров. Они ночью выставили окно, и все тихонько убежали. Утром все разошлись кто куда. Я осталась дома мыть голову (хозяйка ушла на работу, дети – в школу, Шура – на лекции), точно ничего не случилось. И только я помыла волосы, еще не вытерла их, стук в дверь. Входит командир вчерашний и говорит: «Простите, пожалуйста, я не оставил ли здесь красную маленькую книжечку?» Я говорю: «Не знаю, может быть, вы ее уронили в кухне, когда спали». Мы пошли в кухню. Там ничего не было. Я говорю: «Подождите, я поищу под столом». Не дура ли? Он даже испугался, сказал: «Нет, нет» – и быстро пошел к выходу. Сказал, что придет потом, и не пришел. Я до сих пор помню его милое задумчивое лицо.