Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Везла его на родину правительственная делегация во главе с железным маршалом Климом Ворошиловым. В Унгенах, последней остановке на советской земле, решено было провести траурный митинг.

С этой целью возвели за ночь гигантскую дощатую стену. Боевой нарком и другие партийно-правительственные бонзы могли ненароком увидеть неказистые, одноэтажные домишки поселян, и это было бы скверной декорацией для красивого театрального действа.

На перроне группами стояли зрители — офицеры-пограничники, чекисты, местное начальство и я с моим ангелом-хранителем Васей, на удивление почти трезвым.

Клим Ворошилов с пафосом стал по бумажке читать, перевирая слова, похоронную речь о верном ленинце и преданном друге нашей страны. А я стоял и сгорал от досады: по собственной глупости попал в западню — попробуй теперь уйти, сразу засекут и покарают беспощадно.

В том четвертом послевоенном году я стал невольным свидетелем того, как ударными темпами, всего за одну ночь, создали потемкинскую деревню.

Что ни говорите, а великому и мудрому усачу Иосифу нельзя было отказать в умении перенимать бесценный опыт показухи у отсталой царской России.

Цепкого и трезвого ума был Тиран и сильно не любил болтунов и фантазеров. О чем мне и напомнил, когда мы уже подъезжали к Одессе, мой гебист-выпивоха Вася Дьяков. Залпом осушив полбутылки сладкого молдавского вина и жмурясь от блаженства, он по-отечески меня предостерег:

— Левуня, не боись. И запомни на всю оставшуюся жизнь. Чем меньше знаешь, тем меньше забываешь. Пригодится, интеллигентик ты мой московского разлива.

Изречение сие, как я потом узнал, принадлежало Козьме Пруткову. И я не раз и не два убеждался, насколько оно тонко и верно. Но одно дело понимать умом, а другое — сердцем. Дожив до седых волос, я так и не научился держать язык за зубами, а главное — промолчать в нужный момент. Все равно, я бы и теперь не хотел жить в стране сплошных умников. Надо же кому-то хоть иногда в глупой, детской простоте назвать, как говорят итальянцы, хлеб хлебом, а вино вином.

Как я ни зарекался больше по морю не плавать, пришел приказ снова отправиться в Италию. На этот раз уже в порт Таранто — принимать там вспомогательное судно «Стромболи». Мне оставалось только покорно ответить: «Слушаюсь».

И вот мы в Таранто, небольшом портовом городе с низкими двухэтажными домами, кривыми улочками, несколькими живописными и шумными базарами и мощным серым зданием Арсенала. Правда, в самой гавани с разводным мостом было тихо. А гражданских никого — там уже тогда стояла эскадра шестого американского флота и находился штаб итальянских военно-морских сил. Допускались туда лишь портовые рабочие, моряки и местные «синьорины», каждая из которых платила охране базы заранее обговоренную сумму.

Да и то сказать, какие секреты могли разведать сии девицы, если американские крейсера и эсминцы охранялись суровыми морскими пехотинцами, а многие военные суда Италии, и среди них краса и гордость флота линкор «Джулио Чезаре», передавались Советскому Союзу. Жили мы, как и в Неаполе, на корабле, кормили нас так же щедро, а солнце по-прежнему не скупилось на свет и тепло. И что для меня было особенно важно, моего нового командира Трушина, как и прежде Быкова, отличали доброта и выдержка. Ко всему нам было даже вольготнее, чем в Неаполе. Ведь Рим с его советским посольством и четырехсторонней Союзной комиссией далеко, да и что ей за дело до какого-то вспомогательного кораблика «Стромболи».

Верно, еще и поэтому мы постепенно утратили бдительность и постоянную боевую готовность. Особенно военный инженер капитан-лейтенант Саша Кузнецов. Он и вовсе до того завольничался, что без памяти влюбился в молоденькую тарантинку по имени Эльда. Мне он под великим секретом поведал о своем романе, когда принялся всерьез изучать итальянский. Прежде всего такие фразы, как «Ти вольо бене, кара» («Я люблю тебя, дорогая») и «Сей бэлла да морире» («Ты чертовски хороша»). По доверительному «ты» и по счастливому его лицу я уже самостоятельно заключил, что роман их зашел далеко. Мало-помалу об этой романтической и преступной любовной истории прознали все мы, семь советских моряков. Принято считать, что в сталинские годы Советский Союз был страной чуть ли не сплошных доносчиков. Между тем ни один из нас не помчался с доносом к капитану Трушину. Мало того, сам он не только покрывал преступника, но и всякий раз выставлял на ночь караульным у трапа лучшего друга Саши, лейтенанта Чернышева. А что произошло потом, нам и в страшном сне не могло присниться.