Александр Ширвиндт - В промежутках между

Никак не могу сформулировать для себя смысл земного пребывания: животное ли только начало или смысловое? И кто этот смысл не для амёб запрограммировал?

Смысл – остаться в веках? Или хотя бы в пятилетке после конца? Напротив Большого театра стоит памятник основоположнику. Его голова, как засранная голубятня, олицетворяет относительность бессмертия. Да и к чему оно? Все равно, очевидно, не узнаешь ТАМ, состоялось бессмертие или нет. Да и что это за бессмертие, когда ты сдох? А если ТАМ что-то и кто-то есть и ты будешь иметь возможность из-за черты новой оседлости наблюдать за земным бытом и услышишь, как вдруг о тебе разочек вспомнили после панихиды и, не дай бог, повесили над подъездом дома табличку, что ты здесь был и даже делал вид, что жил, – как воспользоваться этим триумфом, не имея возможности лично скромно поклониться и положить два цветочка на открытии своей доски? А если ТАМ ничего нет и ты этого не узнаешь, тогда вообще зачем?

Старикам иногда по утрам или при неожиданно удачном стуле мерещится хорошее настроение. И они надеются на искренность. К вечеру эти надежды рассеиваются. Нынче существует жесткий регламент скорби – от минуты молчания до вечного огня. Так что, если о себе сам не позаботишься, пиши пропало. Планета Земля в начале XXI века живет в стиле гламурно-кровавого шоу, поэтому уходить с нее надо радостно и с блеском. Ростки этого «жанра» возникли давно, аж в 50-х годах прошлого века. Был такой дико элегантный, бессмысленно-красивый, знаменитый чтец Всеволод Аксенов. Он сам написал подробный сценарий своих похорон. Я был. Панихида в Концертном зале имени Чайковского имела огромный успех…

Умер Алеша Баталов. Мы никогда закадычно не дружили, но раз в десять лет, случайно пересекаясь на маршрутах кинотеатральных передвижений, бросались друг на друга и восклицали: «Боже, надо чаще видеться!»

«Что имеем – не храним, потерявши – плачем» – вечный исторически-менталитетный лозунг нашей родины. Сегодня новая головная боль – не только не храним, но и не знаем, где, за чей счет и как похоронить. А уж об увековечить…

Материалы об ушедшем Баталове на денечек вытеснили из всевозможных СМИ очередную фотосессию раскляченной в шпагате балерины на пляже в Майами. В газетах ханжески-слезливо умилялись дачей-сарайчиком Баталова в Переделкине, где он десятилетиями не мог выдворить со своего участка въехавшую туда баню соседа. И наконец, за неделю до кончины он узнает в больнице, что, кажется, суд начинает склоняться в его пользу и баньку снесут.

Ищем всем миром деньги на памятник Тане Самойловой. Несколько лет играли благотворительные концерты и спектакли, чтобы воздвигнуть на кладбище памятник Лёвочке Дурову. Денег нет. Кто поставил памятник Петру Первому в Льеже? Может, у него попросить.

Я учился в элитной московской школе № 110 в центре Москвы, где на нас, как на кроликах, Министерство образования экспериментировало со средним образованием. Мы фрагментарно изучали логику, этику, эстетику, даже латынь. И это было не жуткое ЕГЭ – нынешнее клеймо на теле малолетки, а осторожная проба-эксперимент в одной школе. Кое-что запало навсегда. Например, латынь, которой я иногда судорожно блистаю в недоразвитых компаниях. Mens sana in corpore sano. «В здоровом теле – здоровый дух». С телами у нас все лучше и лучше: массовые забеги, футбол на Ледовитом океане, всенародная борьба с допингом. А вот с духом – проблемы. Мы не знаем, как реагировать на грудного ребенка, читающего в подземном переходе «Короля Лира». Что это? Безумие родителей или кастинг галкинской передачи «Алле, мы ищем вундеркиндов!». Может быть, честнее было бы положить перед ним шапочку с табличкой: «На памятник Баталову»?

Конечно, умирать надо вовремя, но как высчитать в наш меркантильно-прагматичный век, когда это вовремя, чтобы «благодарные» потомки тоже вовремя спохватились и поняли, кого они потеряли.

Доски на стенах жилья, памятники на кладбище, названия улиц, пароходов, самолетов, огромное количество музеев-квартир и книги, книги, книги… Страшно, конечно, переборщить с просьбами об увековечении. Мне, например, не хотелось бы, чтобы где-нибудь на окраине Сызрани вдруг возник Ширвиндтовский тупик.

Я прожил жизнь под девизом «Мы можем всё, нас могут все». В промежутках между этими позывами-призывами мы пытались оставаться людьми.