А тогда я был крайне недоволен своей питерской ссылкой, но вскоре смирился, тем более что рядышком с коммуналкой. На Литейном, где жила семья Игоря, размещалась драматическая студия Дома офицеров, куда я поспешил записаться. А еще определился в секцию вольной борьбы: закаленному в дворовых драках бойцу явно не хватало техники.
Я старательно делал вид, что меняюсь к лучшему. Увы, мои старания были тщетны, и в Ленинграде меня чуть не выгнали из школы. За месяц до получения аттестата надо мной сгустились тучи. И дело было совсем не в бесконечных тройках. На свою беду, я неосмотрительно треснул половой тряпкой молодого и, как мне казалось, наглого учителя физкультуры, который - надо же! - попытался заставить меня сделать кувырок на матах. Ну не любил я на матах кувыркаться! На следующий день перед уроками наш классный руководитель отвел меня в сторону: «Вова, тебя выгнали из школы. - И, скорбно помолчав, добавил: - Если хочешь, пойдем на допризывную медкомиссию». Я сразу смекнул, что это мой последний шанс получить аттестат! И там, в военкомате, я сыграл свой первый и удачный этюд.
В кабинете сидела пожилая еврейская женщина, которая задавала допризывникам стереотипные вопросы: «Так, Иванов, по ночам сикаешься? Нет? Маму с папой не путаешь? Жопа через “о” пишется? Молодец! Годен к строевой. Следующий». Когда подошла моя очередь, я уже понимал, что врачиху нужно чем-то поразить, и как только она задала первый вопрос, сикаюсь я или нет, из моих больших голубых глаз, как у клоуна в цирке, хлынули слезы. Я схватил ее руку и принялся целовать, причитая: «Вы так похожи на мою бабушку Рахиль! Я не могу жить! Вы добрая, как моя бабушка, вы мне подскажете, чем мне отравиться? А-а-а!» Врачиха перепугалась, выгнала всех из кабинета и закрыла дверь. «Мальчик, что с тобой?» - заботливо спросила она и усадила меня на клеенчатую кушетку. А я погнал такую пургу, что у нее глаза на лоб полезли. Всхлипывая и глотая шипящие, я жаловался на жестокосердных родственников - бьют меня смертным боем за мокрую постель, поэтому я не успеваю делать уроки и отстаю, а теперь меня уже из школы гонят... Мой монолог длился около часа, затем срочно был созван консилиум из хирурга и окулиста. Через час после экстренного совещания в кабинете директора школы раздался телефонный звонок: «Если вы не хотите суицида, немедленно восстановите мальчика!»
Я вернулся в школу победителем и окончательно обнаглел. Когда математик Яков Моисеевич ставил мне в журнале двойку, я подходил к нему, надкусывал губу, чтобы выступила капелька крови, и ехидно спрашивал: «Хотите, чтоб я покончил с собой?» Он смотрел мне в глаза, качал головой и говорил: «Ты тот еще симулянт, Долинский, но артист из тебя получится. Так и быть, ставлю тебе тройку».
Все шло отлично. Я получил-таки аттестат зрелости, причем без выпускных экзаменов, от которых меня, понятное дело, освободили по состоянию здоровья, и неплохо выступил на чемпионате Ленинграда по вольной борьбе среди юниоров. Занял второе место. Впрочем, ниже, даже до третьего места, я опуститься не мог: в тяжелом (юниорском) весе было заявлено только двое, и я, заранее довольный результатом, в первые же секунды схватки лег под здорового малого, будущего чемпиона. Однако из вольной борьбы я все-таки кое-что вынес. Через годы, на съемках «Трех мушкетеров», я здорово злил Мишу Боярского, укладывая его на лопатки своей коронной «вертушкой».
Когда закончил школу, вернее сказать - вымучил среднее образование, на гастроли в Ленинград приехал Театр Вахтангова, и моя тетушка попросила Владимира Абрамовича Этуша глянуть на подающего надежды племянника. Комиссия из трех прекрасных актеров и педагогов - Этуша, Шлезингера и Львовой - собралась на прослушивание в номере гостиницы. Знаменитые вахтанговцы сидели рядком на диване, а я, сильно пришепетывая, читал им стихи. Потом меня выгнали за дверь, а присутствовавшему на прослушивании папе сказали: «В мальчике что -то есть, но ему нужно выправить речь».
И вот я с выстраданным аттестатом в руках отправился в Москву поступать в Щукинское училище. Чувствовал я себя вполне уверенно, поскольку выучил трогавшее меня до слез стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины.». Как я был не прав! Это пафосное произведение до предела напичкано шипящими и свистящими согласными, что было смертельно для моего «фефекта фикции». Я еще читал, а приемная комиссия уже покатывалась со смеху. Утерев выступившие от смеха слезы, вахтанговские мэтры вынесли приговор: меня принимают, но условно. Только когда я принес справку от логопеда, что дефект речи исправим, меня зачислили в «Щуку».
Читать дальше