Владислав Артемов - Рябушкин

После смерти Перова Рябушкин, не окончив училища, отправляется в Петербург, в Академию художеств, где его зачисляют в «академисты» натурного класса. Это произошло в начале октября 1882 года. В Петербурге Андрей Петрович устраивается в так называемом «Московском подворье». Это меблированный дом на Седьмой линии Васильевского острова - излюбленное местопребывание молодых московских художников.

Снятие с креста (Голгофа). 1890

Государственная Третьяковская галерея, Москва

Тут у него завязываются близкие отношения со многими учениками Академии художеств. Когда же Рябушкин заявил о себе выдающимися работами, ему было предоставлено право жить на «казенной квартире» в стенах самой Академии. Впрочем, это звучит слишком громко, так как «квартира» представляла, в сущности, каморку где-то под крышей. Впрочем, ему было все равно, лишь бы можно было работать... И Андрей Петрович работает не покладая рук. Работник он был первоклассный и часто помогал однокашникам, приходившим к нему за советом. Но еще к нему влекла всех непосредственность его натуры, скромность, серьезность, весь его внешний и внутренний облик, обладавший какой- то гармоничной мягкостью, спокойствием... В жизни встречаются иногда удивительно счастливые люди, всюду вызывающие к себе самое искреннее чувство симпатии. К таким именно счастливцам принадлежал и А.П. Рябушкин. Редко от кого приходилось слышать о нем слово неодобрения. Его небольшая, но чрезвычайно пропорциональная фигура, бледное лицо, обрамленное русой бородой, светлые белокурые волосы, всегда немного взлохмаченные, тонкая изящная линия носа и рта, кроткое выражение глаз, тихий грудной голос и некоторая застенчивость подкупали всех и каждого. На людей, мало его знающих, он производил впечатление угрюмого человека, необщительного, в действительности же этого не было: он просто подолгу присматривался ко всем новым людям, изучал их. Вполне свободно Андрей Петрович чувствовал себя только в кругу своих друзей и в этих случаях бывал очень весел, остроумен и разговорчив. Одной из причин подобной осторожности являлось, вероятно, его крайне чуткое самолюбие, которое он тщательно оберегал от всяких случайностей, предпочитая сосредотачиваться в самом себе, и по большей части молчал. Его творческий процесс тоже был отмечен самоуглублением: он долго вынашивал назревавшие идеи до тех пор, пока они не становились для него совершенно ясными.

Для начинавших и неопытных художников академическая школа того времени была если не пагубной, то в определенной степени вредной. Группам «москвичей», время от времени появлявшихся в Академии художеств, всегда бывало там не по себе. Обычно они сразу вызывали внимание, интерес и даже восхищение учеников, но как бы не замечались, даже игнорировались профессорами. Их реалистический рисунок и живопись не подходили под академическую мерку, им очень трудно было претендовать на медали.

Почти одновременно с Рябушкиным поступили в Академию художеств Нестеров и Архипов. Пробыв по два года в натурном классе Академии и не добившись признания, они вернулись опять в Москву.

Рябушкин был в этом смысле одним из счастливых исключений, он получил четыре обязательных серебряных медали. В 1890 году он окончил Академию художеств, пробыв в ней восемь лет. Впрочем, нельзя сказать, чтобы его морили. Вскоре по поступлении в Академию он весь отдался иллюстрационной работе и, по-видимому, не особенно торопился с окончанием учебы, иногда целыми месяцами не посещал занятий.

В академический период жизни Рябушкина в многочисленных работах, как бы они ни казались сравнительно слабы и неоригинальны, начала складываться его самобытность, развилось то первоначальное умение, которое покорило даже академических профессоров. Работал он в то время так легко и быстро, что ему ничего не стоило справляться с академическими классными работами. Среди учеников он уже пользовался репутацией настоящего таланта, и, когда, наконец, явился в этюдный класс для писания этюда на большую серебряную медаль к полугодовому экзамену, тихий, скромный, молчаливый, одетый в старенький черный сюртук, и начал быстро и легко писать, все в перерывах толпились перед его мольбертом, как бывало всегда перед выдающимися этюдами.

Эсфирь перед Артаксерксом. 1887