Анатолий Маляр: Записки одессита. Оккупация и после…

Марек получил назначение в городскую прокуратуру, женился на деревенской девушке, которая очень быстро вошла во вкус светской жизни города. Она часто ездила в Москву к портнихам, шившим платья тамошней элите.

Марек резко пошел вверх по служебной лестнице, получил должность прокурора города, затем области, но денег все равно катастрофически не хватало. Ну, вы понимаете: новая квартира, мебель, туда-сюда… Не помнил он выражения «жадность фраера сгубила». Не удержался от получения крупной взятки от коммерсантов по сбыту крепленого вина в винных забегаловках города.

Процесс был громким. Выяснилось, что вино «подкреплялось» спиртом, отработанным в моргах, больницах и других медицинских учреждениях.

После смерти жены старший Булатов часто одиноко сидел на скамейке в Кировском сквере. Встречая меня, он очень учтиво здоровался. Мне было жаль его. Внуков он не дождался, да и шансов их когда-либо увидеть у него не оставалось.

В школе все было проще. Мой сосед по парте Вова пригласил меня поехать поздно вечером на тринадцатом трамвае за виноградом. Уговаривать меня долго не пришлось. В наступающих сумерках мы сошли возле Школьного аэродрома, где были большие виноградники. Залегли, чтобы определить дислокацию сторожа.

Вскоре показалась освещенная лунным светом худощавая и кривая тень сторожа с такой же кривой палкой на изогнутом плече. Выглядел он не страшно. Мы проползли между кустами, выбрали такие, на которых росли крупные гронки винограда и сперва наелись «от пуза». Затем загрузили сумки от противогазов, которыми запаслись заранее, и поползли в сторону трамвайной остановки.

Сторож несколько раз проходил мимо нас, стуча колотушкой и повторяя: «Чую-чую, бачу-бачу». По всей видимости, он был совершенно глухим и слепым.

Встали, отряхнулись, аккуратно развесили на себе сумки, и когда сами себе понравились, обнаружили, что трамвай уже не ходит. Пошли по шпалам в город.

Явился я домой ночью, с геройским видом выложил на стол виноград и стал ожидать, когда меня похвалят. Не дождался. От обиды сразу засопел. Утром положил в сумку несколько гронок для школьных товарищей, не жалевших для меня «кецики». При дележке сказал «пару ласковых» в адрес тех, кто жалел. Ко мне подошел крепко скроенный Мармельштейн, отвел в сторону и сделал замечание: «не позорь нацию!»

— Я не еврей.

Лицо Марека выразило удивление, и он быстро отошел от меня. Стало понятно, что евреям ругаться матом нехорошо, но на улице они мне в сквернословии не уступали…

Самой «политически подкованной» в школе считалась учительница украинского языка. Видимо поэтому кто-то из учеников ее спросил: «Лидия Васильевна, а почему румыны и немцы так не любили евреев?» Она долго думала и ответила: «у евреев язык очень похож на немецкий, и они мешали фашистам торговать».

После войны в городе порой возникали споры и оскорбительные выпады между украинцами, русскими, евреями. Невольно возникал вопрос: люди какой национальности любят иноплеменников? И правильно воспитывали нас одесситы, старающиеся не разжигать национальные страсти.

Из-за большой скученности людей в коммунальных квартирах завелось огромное количество клопов. Выводили их дустом (ДДТ), имевшимся на всех предприятиях. О вреде препарата никто не думал, было бы клопам плохо. Мой соученик Миша Рабинович принес в школу анекдот:

Плывет через Тихий океан в Америку корова, а навстречу ей в СССР плывет клоп.

— Зачем ты плывешь в Америку, корова?

— В СССР меня замучили, доят по три раза в день и не кормят… А ты почему плывешь в Союз?

— В Америке живут в большом доме по два человека. Пока найдешь где они ночуют, сдохнешь с голодухи!

Завершилась первая часть «Записок одессита», в которой рассказывалось о времени оккупации и послевоенных годах в Одессе.

Возможно, кому-то покажется, что книга перенасыщена подробностями, отвлекающими от какой-то главной идеи. Других может расстроить несоответствие описания обстановки сложившимся представлениям.

Даже коренные одесситы не демонстрируют единомыслия по поводу того, как жилось «при румынах».

Часть населения и сегодня считает, что тогда было время хорошее. Следует отметить, что таких — меньшинство. Возможно, их предки как-то пристроились. Потом, когда пришли наши, им стало плохо.

Кто-то наверняка будет критиковать «Записки» за очернение послевоенной действительности. Не исключено, что их родственники жили в лучших условиях, чем описаны в книге. Бог им судья. Мой отец рассказал о том, что видел и чувствовал. Достоверность этого повествования подтвердили мне многие его сверстники, с которым мне посчастливилось познакомиться. Эти люди заслуживают доверия.