Мирон Черненко - Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Ибо откровенная фарсовость Фердинанда Пасторелли позволила актеру и режиссеру вернуться к добрым образцам тридцатых годов. А идиотская правовая кабала, в которой страж закона становится преступником, а прожженный контрабандист ловким защитником удрученной государственности, — была той толикой современности, которая помогала зрителю естественнейшим образом воспринимать старинный жанр.

Этому зрителю было хорошо известно, что сегодня, как во все времена, человек может стать игрушкой любой нелепицы, что никому нет дела до него самого, что для всех, для общества, для соседей, для закона — он лишь сложный и непрочный свиток установлений, обычаев и догм, лишь знак морали, религии, государства. Зритель знал, что сегодня, как всегда, он беззащитен перед лицом собственного порядка, что самая покорная верность не в состоянии избавить от поражения. И зритель принимает это поражение, как основу порядка. Конечно, это неудобно, даже опасно, но ведь может и пронести, может случиться с другим, третьим, четвертым, а с ним, Тартареном, никогда не случится. Ибо «обыкновенно тарасконец политикой не занимается: беспечный по природе, равнодушный ко всему, что не имеет к нему непосредственного отношения, он, по его собственному выражению, стоит за существующий порядок вещей».

И потому, когда все кончится ко всеобщему удовольствию, когда выяснится, что кухня дядюшки Донадье все-таки стоит на французской земле, что с итальянцами у Пасторелли ничего общего, кроме фамилии, когда Фердинанд выйдет из своих «маки» — небритый, с карабином в руках, смахивающий на карикатурного контрабандиста, он мгновенно, словно ничего не произошло, примется за любимое дело. Закон есть закон, и Пасторелли его воплощение — на нем новехонькая униформа, кокарда, капюшон, при нем его верный карабин и наручники. Он вновь олицетворяет нерушимую государственность и со святой уверенностью повторяет: «Перед вами приморские Альпы. Но осторожно! Не перепутайте. Слева — они французские, а справа — они итальянские. Вы не видите разницы? А граница? Разве она не видна?»

Это последнее, что осталось Тартарену. Все обошлось, он опять при своих. В этом нет ничего удивительного: Фернандель вот уже тридцать пять лет предлагает своим согражданам оптимальную модель поведения. Он ее не навязывает — упаси бог! — кто сейчас навязывает нормы и каноны, цивилизация добралась и до Тараскона, и даже провансалец, кажется, освободился уже от всяческих пережитков прошлого. И еще одно обстоятельство. «Синема-бис» щедро разворачивает перед покупателем веер разнообразнейших, но одинаково прельстительных образцов: хочешь быть сильным и безжалостно-обаятельным, будь Джеймсом Бондом; хочешь сильным и нагловато-простоватым — есть герои Бельмондо; хочешь сильным и пожилым — вот герои Габена. Здесь нужно только найти свое место, протиснуться в торговые ряды, и дело сделано. Выбор неограничен. Тем более что, воспользовавшись испытанным орудием пародии, можно ненароком поохотиться в чужих владениях, довести тамошние каноны до полного абсурда и торопливо вернуться обратно. Изобразить кровожадного бандита с Дикого Запада в издевательском французском вестерне «Джек-Динамит», а заодно сыграть в нем еще одну роль — робкого и застенчивого эмигранта Антуана Эсперандье. Можно вернуться к гиньолю и сыграть в фильме «Главарь» провинциального преподавателя метафизики Мигонне, оказавшегося в фатальной зависимости от некоего чемодана с миллионами, за которыми охотятся две конкурирующие банды. Можно открыть любую страницу любого классика, — скажем, О'Генри, — и разыграть рассказ о печальном похищении вздорного ребетенка, сделавшего адом жизнь благородных и унылых похитителей. (У нас рассказ «Вождь краснокожих» экранизировал не так давно Леонид Гайдай.) Можно пойти на риск, тряхнуть несуществовавшей стариной и сыграть немую роль в немом фильме «Корова и заключенный», где мычание указанной коровы — единственный звук на экране. Можно даже уйти на мгновение от комических ролей и сыграть почтенного папашу Кантена из пограничного городка («Путешествие отца» Дени де ля Пательера), удрученного молчанием дочери, отправившейся искать счастья в Лионе и свернувшей на худую дорогу Можно все. У Фернанделя хватит таланта и умения быть, как все. И быть навырост, с походом, или — как там говорится еще в торговле предметами наилегчайшей промышленности — киноискусства. Ибо, если уж стабилизация оказывается настолько недостижимой, непрочной, необязательной, Тартарен спародирует даже свою неотличимость от других, будет ординарнее ординарности. Короче говоря, будет настолько, что перестанет быть личностью.