Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925) - 1914-1918 г.г.

Огненное кольцо, слухи про отряд казаков, таинственная дорога, волнение конвоиров, – все это, в свою очередь, действовало на нас, и мы находились в возбужденном состоянии. Повсюду шли разговоры, а так как нас было несколько тысяч человек, то мы передвигались вперед с шумом, если не с гамом, и нас было слышно далеко кругом.

В такой обстановке среди ночной тишины вдруг раздался залп, над нами, мимо нас засвистали пули, раздались крики раненых. Многие орали: «Наши, наши!»; немцы опять кричали по-своему. Пленные стали разбегаться, кто-куда; по нас открыли стрельбу еще усиленней; чтобы не быть убитым, пришлось лечь на землю. Стрельба все продолжалась…

В голове мелькнули мысли: в нас стреляли казаки, приняв нас за немецкий отряд; однако, мог стрелять и немецкий дозор, принявший нас за казаков, так как мы разговаривали громко и по-русски. Наконец, подумали самое страшное: окруженные огненным кольцом, конвоиры хотели просто с нами покончить. Последнее было невозможно, но в то время нравы были таковы, что можно было ожидать и этого.

Наконец, стрельба стихла. Перестали раздаваться и крики: «Свои, свои —не стреляйте!». Только со всех сторон были слышны вопли раненых.

Кто-то по-русски стал выкрикивать, что только-что совершившееся событие было ошибкой со стороны немецкого-дозора. Ошибка исправлена, и конвоиры приглашают нас пойти дальше.

Все это было так неожиданно, что пленные и не успели как следует разбрестись. Большинство упало на землю при первых выстрелах, только небольшая часть решилась бежать под градом пуль, и, но всей вероятности, они и не вернулись. Так как были тяжело-раненые и убитые, которые остались там же, то немцы вряд ли могли установить в ночной темноте, сколько нехватает пленных.

Настроение у немцев-конвоиров было убийственное; раненые и убитые были и среди них. Ошибка – ночной обстрел – стоила многих- жизней.

Это роковое событие как-то сблизило нас, пленных, с конвоирами. Пострадали, ведь, обе стороны. Все были жертвой войны, хотя этого очень многие и не сознавали.

Нас снова достроили в ряды. Началась среди пленных перекличка, – в темноте все растерялись, друг искал друга, товарищ товарища, наконец, знакомый знакомого.

Двинулись дальше. На ясном небе ярко горели звезды. Было холодно. Остывала земля. В поле, по которому мы шли, царила какая-то особая тишина, или так просто казалось.

Пришли, наконец, в деревню. Немецкие конвоиры, видно, сами устали и не решались продолжить путешествие, чтобы не случилось еще худшее.

Разместили нас в деревне просто. Конвоиры окружили цепью деревню и пленным разрешили размещаться в польских хатах и сараях по своему усмотрению.

В деревне опять начались разговоры. Теперь уже выяснилось, что ночной обстрел действительно был ошибкой немецкого дозора, который не был предупрежден, что но этим местам должны ночью прОйти русские пленные; услышав русскую речь, немцы приняли нас за вооруженный русский отряд и открыли стрельбу.

Мы с несколькими товарищами заняли чердак польской хаты. К нашему счастью, там была солома. Зарывшись в нее и прижавшись друг к другу, мы заснули, как убитые.

Утром нас разбудил шум.

Когда мы спустились с чердака, перед нами была интересная картина. По всей деревне пылали костры, вокруг которых кучками толпились пленные. Оказалось, что они с разрешения немцев пекут картофель.

Некоторые тут же вели разговоры с польскими крестьянами. Надо сказать, что русских пленных польские крестьяне встречали весьма сочувственно и помогали всем, чем только могли. Понятно, что все же они могли очень мало чем номочь. Была только одна картошка, которая спасала нас и поляков.

Как голодные волки, ыы набрасывались на картофель. Еля ее полу печеной, так что хрустело в зубах. Немцы торопили. Надо было как-нибудь наполнить желудок.

Когда мы, до мнению немцев, достаточно насытились, конвоиры стали сжимать свою цепь и, обыскивая избы я чердаки, сгоняли нас на средину деревни. Там нас снова построили но четыре в ряд и погнали дальше.

Та же картина повторялась и в дальнейшем. Обыкновенно раз в сутки нам разрешали на чаоцолчаса остановиться в деревне, «реквизировать» польскую картошку, с’ееть ее полусырую и снова двинуться дальше. Хлеба нам не давали. Польская картошка заменяла нам все. Она была нашей спасительницей от голода в эти тяжелые дни.

Еще долго в плену мы вспоминали дольскую картошку и добродушное к нам отношение дольских крестьян. Нас повсюду провожали со слезами на глазах, и это было понятно: среди нас, пленных, было много поляков, многие поляки служили в русской армии. Отсюда и слезы, и причитания старушек и стариков.