Наум Коржавин: В соблазнах кровавой эпохи. Воспоминания в двух книгах. Книга вторая

Напоминаю, если кто забыл, что я не употребляю здесь возвращенное городу имя Екатеринбург только потому, что стремлюсь передать реалии и ощущения описываемого здесь времени. Само же возвращение городам исторических имен, а тем более исчезновение с географической карты имени Свердлова я всячески приветствую.

Тогда это был ближний пригород. В 1972 году, когда я с группой писателей опять попал в Тюмень, он был уже полностью поглощен разросшимся городом, даже название его никому ничего не говорило.

Женское освобождение. Практически, во всяком случае в США — как я уже отмечал — освобождение женщин от женственности.

Ляля — Ольга Игоревна Ильинская, Жора — Георгий Борисович Федоров. О них обоих смотри часть 3 этой книги.

Сталин вообще любил, чтоб брали на себя. Например, все его антисемитские, в том числе и кровавые преступления (дело ЕАК), кампании связаны с именем Маленкова, который вовсе не был антисемитом.

Это писалось давно. Теперь она уже умерла, но чувства мои к ней неизменны.

Мой возраст в момент, когда писалась эта глава.

Теперь это слово требует объяснения, но тогда его знали все, причастные к литературе. Все печатные органы обязаны были отвечать авторам любых стихов, рассказов, пьес и т. п., в обилии присылавшихся трудящимися в эти органы. Им надо было объяснить, почему их опусы не могут быть опубликованы, и давать полезные советы (читайте классиков и т. п.). Поскольку штатные сотрудники справиться с таким потоком не могли, этим занимались внештатные литконсультанты. Вокруг этого кормилось много народу, но и много настоящих литераторов, особенно «непечатных»…

Привет товарищу Лаврентьеву (идиш)! По-видимому, Лаврентьев — фамилия тогдашнего секретаря Хабаровского крайкома ВКП(б).

Первым (во всяком случае, в наше время) эту простую мысль высказал в одной из повестей Юрий Нагибин. Такую очевидность вроде и высказывать не стоит, но нашему сознанию все очевидности приходится восстанавливать. Они были отменены.

Тогда каждому областному городу обязательно была положена одна газета — партийная, орган обкома партии. Но часто бывала и вторая — комсомольская, орган обкома комсомола. И это все. Как было в Калуге, не помню.

Точно насчет Уралова я это знать не могу. Меня увели из камеры № 60 раньше, чем его, но после того, как его перестали мучить ночными допросами, которыми его не удалось сломить. Но я помню, что однажды, вернувшись с дневного допроса, он сказал, что ему теперь дают ту же статью, что и у меня.

Вмешательство НАТО в югославские дела — только обнажение этого факта. Конечно, все еще на месте, но такое ощущение, что по инерции. Неспособность Запада, особенно Соединенных Штатов, защитить от имеющей право голоса охлократии свое образование и элементарные ценности (такие как женственность, иерархия биологических отношений, правосудие, превратившееся в собственность адвокатов) не может не сказаться на устойчивости западной цивилизации. Будем надеяться, что эта преходящая болезнь. Только перенимать ее не надо — у нас своих болезней хватает.

Подробнее об этом в моей статье «Власть заговора» в сборнике «Падающий Зиккурат», составленном О.Чухонцевым.

Персидский шах будто бы сказал, отвечая жене французского маршала Мак-Магона, что его идеалом является Россия. Потому что там «Janats — politique, toujoue — „Oura!“ et puis — fuyitj!» («Никогда — политика, всегда — „Ура!“ А потом — фьюить!»).

О своем отказе от Ленина и коммунизма я еще надеюсь рассказать в конце этой книги — если доживу до этого момента.

Это подтверждает и такой авторитетный человек, как В. Буковский, в книге «И возвращается ветер…».

О своем общем отрицании коммунизма, включая троцкизм, и о том, что «разоблачение в троцкизме» 1936 года вовсе не означает, что Сусаров когда-либо был троцкистом, а также о том, что сажать за троцкизм коммунисты вообще не имели права, я здесь вообще не говорю, ибо о фантасмагории сталинщины говорил уже достаточно.

По официальной иерархии, в школах учились ученики, в институтах — студенты, а в техникумах — учащиеся.

А.Галич.