Анна Красноперко - Письма моей памяти

…Значит, первые мы.

Уже решено: мы покидаем гетто. Сомневаемся, можно ли довериться человеку, который поведет нас за город. Но все равно рискуем — здесь, кроме смерти, ничего не дождешься.

О нашем плане никто ничего не знает.

Но интуиция у Ингрид просто поразительная. Я стою возле проволоки и молчу. И тут она спрашивает, не хочу ли я ей что-нибудь сказать.

Я отрицательно качаю головой. Ингрид просит меня подождать немного. Она быстро возвращается и протягивает мне узелок — это подарок на память.

Ингрид будто догадывается о нашем намерении.

Снова и снова обсуждаем план побега. Я выхожу с рабочей колонной. Мама тоже могла бы присоединиться к ней, но Инночка… С детьми выходить за пределы гетто запрещено. Поэтому маме с Инной придется воспользоваться лазом в ограждении.

Я уже несколько раз подходила к той дырке в колючей проволоке, которую сделал Фима Осиновский. В который раз добрым словом помянула нашего друга. Слава богу, дырка есть. Ни немцы, ни полицаи пока ее не заметили.

Мама с Инной должны идти до дома на Свердлова. Тут может быть два варианта. Либо после выхода за ограждение мама присоединится к какой-нибудь колонне, а Инна параллельно будет бежать по тротуару (она светленькая, может, не вызовет подозрений). Либо мама с ней пойдет в город до назначенного места на Свердлова.

Я смотрю на Броню и Леночку. Признание вот-вот сорвется с моих губ:

«Мы покидаем гетто!»

Увижу ли я вас когда-нибудь?

Не догадываются ли они о наших планах? Мне кажется, что в больших серых глазах Брони вопрос. Влажные, полные невысказанной печали глаза Леночки тоже наблюдают за нами.

Простите меня, девочки, за это молчание.

Последняя ночь на Шорной. Не могу уснуть. Молча прощаюсь со всеми, кто остается в гетто.

Очень боюсь: хоть бы завтра с утра немцы не устроили погром. Хоть бы маме с Инной удалось бежать.

Мама тоже не спит, ворочается. Только Инночкино дыхание ровное, спокойное…

…Завтра мы навсегда покинем гетто. И, что бы нас ни ожидало, сюда уже не вернемся. Мы готовы ко всему. Если впереди смерть — встретим ее достойно. Если жизнь—пусть подарит она нам свободу. Пусть не остудит нашей ненависти к фашизму, даст силы бороться с ним.

Мы идем искать партизан. Мы идем к своим.

Я не придумала эту повесть. А рассказала то, что продиктовала мне память.

О том, как мы стали партизанами 12-й кавалерийской бригады, командиром которой был Владимир Андреевич Тихомиров, впоследствии Герой Советского Союза, можно написать отдельную книгу.

Вырвались из гетто только некоторые из тех, о ком я пишу в этих «Письмах…».

Ане Ботвинник помог убежать человек, имя которого мы вспоминаем с благодарностью,— Отто Шмидт. И Аня стала партизанкой.

Сарра Левина, Броня Гольдман, Вита Рабинович и Берта Моисеевна Брук с дочерью Лялей, записи которых я привожу, тоже были в партизанских отрядах. Ляля погибла в уже освобожденном Минске во время последней бомбежки города.

…Разные у меня были встречи с людьми, которые в памяти с тех самых страшных дней моей жизни. С Борисом Левиным я встретилась, когда взяла в руки книгу стихов для детей и на обложке прочитала имя автора — Бер Сарин. Бер Сарин — это псевдоним поэта и художника Бориса Левина. Он назвал себя некогда Сарин, полюбив девушку — Саррочку.

…Поставлена последняя точка. Но книга эта еще не окончена. Потому что не кончается память, покуда человек дышит, работает, живет. Наверно, я буду писать ее всю жизнь…

Ганна Краснапёрка. Пісьмы маёй гамяці.

«С нами бог».

— Уважаемый господин, это мой брат…

— Золото! Золото!

— Вперед!

«Жизнь», «смерть».

— Кто ты? Еврейка?

— Да, еврейка.

— Где твоя мать?

— Там, и сестра там.

— Где твой отец?

— В Красной Армии.

— Что ты делаешь здесь теперь?

— Бедное дитя.

— Твоя мать врач?

— Небогатая аптечка.

— Мародеры.

— Не бей маму! Она же человек!