Олег Белоусов - Это мой город

В нашем подъезде, на четвёртом этаже, жила семья из трёх человек – мать, она работала уборщицей, и двое сыновей – Толик – старший и Жора – младший… Фамилия у них была птичья – Синица.

Именно об этой семье, о Жорке и Толике написал обжигающе откровенную повесть мой друг Витя Генкин, который жил в соседнем доме. Витя был постарше и дружил с Толиком, а Жорка днями пропадал у нас дома. Он был очень хороший мальчик и очень любил читать. В нашем доме книг было много и, кроме того, мама никогда не позволяла себе накормить меня, не усадив за стол Жору…

Последний раз я его встретил после какой то очередной «ходки»… Мы случайно встретились возле вокзала и пошли с ним в ресторан «Радуга»… Разговора не помню… Помню, что от Жоры накатывали какие то тёмные, тяжёлые волны… Потом, по слухам он сел за убийство и был зарезан где то в лагере…

В другом соседнем доме жил Рома… Рома потерял ногу – его переехало трамваем, который тогда ходил по Московской и, так получилось, что через Бетонный мост на Чкалова в школу мы ходили вместе. Ромка тоже выбрал для себя тяжёлую тюремную дорогу. Представляю каково ему было на протезе шарахаться по зоне…

Иногда Рома появлялся в Минске, правда не надолго… Ходили слухи, что он в серьёзном авторитете… Проверить это мне как-то удалось довольно забавным образом – мой «москвич» всегда стоял во дворе, под окном, и никто никогда на него не покушался… Однажды утром я увидал, что его борт, который ближе к забору, сиротливо опирается на кирпичные столбики…

Я пошёл к Ромке…

– Ром, вы чего офонарели?..

– Алик, это залётные придурки…

Через три дня «залётные придурки» вежливо позвонили ко мне в дверь, вкатили четыре новеньких колеса и внесли сумку водки…

Несколько дней я всё собирался наведать Рому с этой водкой, но всё не получалось… Потом то ли водка кончилась, то ли Рома в очередной раз исчез… Больше я его на Московской не видал…

Были и другие мальчики…

Ещё до того, как построили 41 школу и мы в четвёртом классе большой компанией не самых дисциплинированных учеников перешли в неё, была знаменитая !– ая… Туда в первом классе, да и во втором, пожалуй, тоже по очереди водили нас с Вовой Пощастьевым через мост наши мамы… Иногда к нашей компании присоединялся Миша Левин… Сейчас он в Америке… Встречались мы с ним во взрослой жизни, когда у меня болели дети. Миша, как и его родители, стал прекрасным врачом. Тогда в 51 он был щуплым, тихим, очень интеллигентным еврейским мальчиком. Не могу сказать, что мы с ним были очень близки – для меня он был чересчур тихим… Но однажды, когда «переростки» – нынче значения этого термина наверно никто и не припомнит, – захотели проверить обрезан он или нет и, распяв его на перемене на учительском столе, стали стаскивать штанишки, взвыв, как будто обижали меня, я полез в драку и мне вломили по самую завязку… Помню, я обижался, что Миша сбежал, а не ввязался вместе со мной в драку… Потом обида прошла, в памяти до сих пор – больничная палата ДХЦ, в которой лежала моя дочка и доктор Левин, который приходил по несколько раз в день проведать её из своего соседнего корпуса…

Московская… Московская…

Иногда с ужасом, иногда со щемящей грустью иду я по её тротуарам и думаю – пятьдесят лет… Пятьдесят лет я неразрывно связан с этой улицей. Я помню её каштаны выше крыш, помню, как пьяные лейтенанты Белполка устраивали на ней перестрелки из пистолетов, помню трамвай №7, который гремел по ней от тракторного до товарной, помню Западный мост, улечься на котором между рельсов и пропустить над собой, проходящий поезд, считалось необходимой доблестью, чтобы быть принятым в компанию полублатной вольницы…

Где-то здесь, или вот здесь сидел на штабеле досок маленький одинокий, ни с кем ещё в этой новой для него стране не знакомый мальчик, которого отсюда, в пятилетнем возрасте свела мама в школу, страдая от его бесприятельского одиночества, надеясь, что это в шутку, просто чтобы не скучал, оказалось, что навсегда, на два года раньше других детей обрезав его беззаботное детство знакомством с казённым домом. Школой…

Но это будет потом…

Пока мы только собираемся переезжать из четырёхкомнатной квартиры на Красноармейской в трёхкомнатную на Московской…

В день переезда на Московскую, когда вещи были уложены, запакованы и подготовлены к транспортировке мы с моим двоюродным братом Вовкой – сыном папиной младшей сестры, ошалев от вседозволенности, скакали как на батуте, на металлической панцирной сетке знаменитой, побитой осколками супружеской кровати моих родителей. Наша квартира на Красноармейской оставалась тёте Маше…