Олег Белоусов - Это мой город

Вначале в городе появилась папина мастерская… Нужно сказать, что постоянной мастерской у него не было ещё долго. Было много временных – на объектах – на педкорпусе ( в строящемся пединституте, для которого папа лепил бюст Ушинского), потом в аэропорту – эта была довольно долго и именно с ней связана одна история, которая произошла уже в новой квартире на Московской…

Антиобледенители на самолётах в то время работали используя чистейший медицинский спирт. И естественно спирта у нас в доме было хоть залейся. Постоянно стояла огромная двадцатилитровая бутыль, которая закрывалась тяжёлой резиновой пробкой. Как водится на халявный спирт постоянно собиралась шумная компания молодых скульпторов. Постоянные пьянки маму достали и однажды, при всей честной компании она спустила в унитаз 20 литров спирта. Два дня в доме была напряжёнка и тяжёлое молчание. Потом рассосалось, спирта больше в доме не было, но запах папиной мастерской, запах мокрой глины, дерева, гипса – запах мастерской скульптора остался со мной навсегда. И сейчас, когда я вижу папу во сне, я чувствую этот запах въевшийся в каждую пору его тела…

Потом город и моё мировоззрение обогатились ещё одним понятием – «творческая работа»…

Это слово произносилось очень уважительно по вечерам, когда папа поздно не возвращался домой.

Мама говорила:

– У папы творческая работа!..

Что это такое я не понимал до тех пор, пока мы не пошли смотреть эту самую творческую работу.

Мама надела своё лучшее платье, немыслимую велюровую шляпку с букетом, папа – галстук и мы пошли в кинотеатр Дома офицеров, в котором на подиуме у входа в кинозал стояла папина скульптура «Партизан на допросе».

Гордо выставив вперёд ногу, со связанными за спиной руками, в распущенной рубахе и в кубанке партизан был исполнен достоинства и презрения к оккупантам.

Именно эту работу папа и лепил по ночам.

Я был безумно горд, что папина «творческая работа» стоит в самом популярном по тем временам месте Минска в фойе кинотеатра Дома офицеров.

Город стал расширяться с появлением в нашем доме новых людей. Это были молодые скульпторы – прошедшие войну и закончившие какие-то специальные учебные заведения, или успевшие завершить образование, прерванное войной.

Сегодня я понимаю, что толклись они в нашем доме по одной простой причине – мы имели квартиру – какую ни какую, а всё таки квартиру – все остальные и дядя Вася Полийчук, и братья Марик и Лёва Роберманы и Андрей Заспицкий были холостяками, ютились по углам и мамино хлебосольство (в данном случае уместней было бы сказать «бульбосольство») было для них спасительной отдушиной в том немыслимо нищем и голодном быту.

Самым весёлым был дядя Вася…

Он умел, ухватив меня за руки просунутые между ног, как то совершенно невообразимо перевернуть в воздухе и поставить на ноги. Это было почти чудо и завидев его я нёсся к нему с поросячьим визгом, чтобы испытать и ужас и счастье от этого простенького кульбита.

Мне кажется, что и женился он из всей компании первым. Может быть я что то и путаю, потому что свадьба его очень широко и громко гулялась в нашей же квартире.

С папиными друзьями была связана и первая обида и первое ощущение иерархического неравенства.

Мы дружили семьями с архитектором Валентином Ивановичем Гусевым. У него было два сына – Володя, чуть старше меня, и Витя – чуть моложе… Они жили на Ульяновской, в большом доме, во дворе которого было много сараев, лазить по которым составляло немыслимое наслаждение и великую тайну.

Неожиданно эти визиты прервались и на долгие годы. Почему, я понял подслушав через ширму ночной разговор родителей. Оказывается Валентин Иванович был назначен на какую то должность – чуть ли не главным архитектором Минска – и его супруга в мягкой форме дала понять маме, что теперь они номенклатура и дружба с нами ниже их социального статуса.

Вовку Гусева я иногда встречаю и сейчас – пожилой, потёртый он из всех сил старается сохранить отблеск того самого статуса.

Потом в доме начали появляться мамины подруги по институту – маленькая, белокурая Аня со своим парнем невообразимо длинным и тощим Иваном – после института они уехали врачевать жителей Старобина и тётя Наташа Павловец – невообразимая красавица, бывшая партизанка. Её, как сейчас говорят, «бойфренд», впоследствии муж – дядя Володя Ивашин вызывал всеобщее почтение, поскольку учился в каком то ужасно перспективном учреждении то ли Университете, то ли партшколе и должен был стать видным партийным начальником.