Виталий Помазов - На меня направлен сумрак ночи

Газету сняли, но любопытствующие студенты ожидали продолжения событий. Одна доброжелательная девушка-филолог, при встрече неизменно первой протягивая руку, каждый раз спрашивала (без тени юмора):

– Как поживает ваш «Догматик»?

Очередной номер мы все-таки выпустили, с новым названием «Ойкумена» (правильность написания по-гречески сверили у В.Г. Боруховича), на четырех (!) ватманских листах. Черно-белая графика – пересечение жирных колец и линий – смотрелись как абстрактное полотно. Заметки, напечатанные на папиросной бумаге и наклеенные поверх графики, впечатление не портили. Художников-оформителей обругали абстракционистами, но газету даже взяли на межфакультетский конкурс («Показать, как не надо делать газеты»).

К весне 1967-го мой круг общения несколько изменился. У Сергея Борисоглебского завязался серьезный роман с милой первокурсницей Наталией Ш., который занимал у него много времени. Виталий Дудичев перевелся на заочное отделение и пошел работать (кажется,по убеждению) в райком комсомола. Володя Бородин все больше предавался «зеленому змию». А я подружился с серьезным, глубоко порядочным и очень самобытным Женей Купчиновым (лицом и повадкой он всю жизнь напоминает мне Донатоса Баниониса), сблизился с громогласным, резким, прямолинейным Валерой Буйдиным и с начитанными «пугачевцами» Владимиром Калягиным и Славой Хиловым. Если не ошибаюсь, примерно в это время нас, историков, перетасовали – девушек в одну группу, всех ребят – в другую. Сделано это было для удобства военной кафедры.

На первом курсе у нас Пугачев лекций не читал. Сталкиваясь с ним в узких факультетских коридорах, я поначалу вежливо здоровался. Но вместо встречного кивка и приветствия – взгляд через очки куда-то в сторону. Через некоторое время я решил, что Пугачев меня просто не помнит: мало ли абитуриентов прошло через его руки. И при встречах кивать перестал.

Как-то в перерыве между лекциями подходит ко мне В. Сперанский (тогда его положение на факультете я представлял смутно) и с обычной язвительной насмешкой спрашивает:

– Что же ты, Помазов, со своим корешом не здороваешься?

Я удивился:

– С кем же?

– С Пугачевым!

Я несколько оторопел. Ничего себе, «кореш»!

– Я здоровался, но он, похоже, этого не замечает, глядит все время в сторону.

– Надо так здороваться, чтобы замечал!

Первая лекция Пугачева на втором курсе привела обе наши группы историков в восторг. Талантливая импровизация (отнюдь не краснобайство), четкость формулировок, большая плотность мысли на единицу речи, разгром официозных авторитетов освободительного движения (в первую очередь, концепций академика М.В. Нечкиной), нестандартность подхода к теме, широта исторического фона…

В перерыве мы жарко и восторженно обсуждали услышанное. Однако кое-кто из «середняков» приуныл: было понятно, что конспектировать такие лекции почти невозможно, да и самый хороший конспект не поможет, когда от тебя потребуют собственной мысли, сотворчества. Это не «дядя Саша» Парусов, которому ухитрялись сдавать экзамены по школьным учебникам.

После первой же лекции почти все наши «серьезные люди», т. е. студенты, собиравшиеся делать научную карьеру, повалили в спецсеминар Пугачева («От Радищева к декабристам»). Я, из чувства противоречия, записался на неперспективную в то время кафедру всеобщей истории. Но лекций Пугачева, конечно, не пропускал.

Об опозданиях Владимира Владимировича (все близкие люди за глаза и в глаза именовали его «ВэВэ») ходили легенды, впрочем, преувеличенные. Приезжал-то он к факультету почти вовремя. Но перед факультетом к нему, как к репейнику, прицеплялись аспиранты, сотрудники кафедры, студенты. С этим шлейфом он поднимался по лестнице, с кем-то договаривал, стоя у двери аудитории. Первым в дверях появлялся его портфель, затем он сам, вполоборота, с последней репликой к невидимому нам собеседнику, входил, становился у кафедры и без всякого перехода начинал лекцию. Зато случалось, что после двухчасовой последней пары он обращался к аудитории:

– Будете еще два часа слушать?

На одном выдохе в ответ звучало:

– Будем!

До приезда в 1960 году Пугачева из Саратова в Горький на факультете доминировало изучение всеобщей истории. Традиция была заложена еще С.И. Архангельским. Специалистов по российской истории практически не было. В.В. Пугачев своим авторитетом, упорством, работоспособностью и дипломатическими ходами сделал свою кафедру на факультете главной. Его ученикам сулили прямой путь в аспирантуру. Кое-кто (за глаза) упрекал его в политиканстве: К.П. Маслова («Кирилла Петровича Троекурова», посмеивались мы: в самом деле, и по внешнему виду, и по характеру – похож на пушкинский персонаж!) он толкал в секретари парткома университета, А.С. Белявского тоже провел в члены парткома. Но Пугачев, по-видимому, считал: чтобы делать хорошую историю на факультете, нужно ставить на ключевые посты своих людей, иначе не дадут работать.