Анатолий Викторов - С пером у Карандаша

Как я понял, именно клоунада приучила французов не задумываться над происходящим на арене. Олег Попов первый взялся перевоспитывать французских зрителей. Во время первых гастролей советского цирка в 1956 году он показал на манеже несколько сценок психологического плана. Теперь моей задачей было доказать, что реалистическая клоунада и ее национальные — в данном случае, русские — формы могут быть разнообразны.

Французские репортеры забросали нас множеством вопросов: о прошлом, настоящем клоунады и русского цирка, о методах показа, о семейном положении артистов… Порой ради сенсации наши ответы в печати становились неузнаваемыми. Например, из газеты я узнал, что служил униформистом и терпел при этом сплошные неудачи. По-видимому, журналистам трудно было представить иной путь на арену, чем это бывало у старых Рыжих, вышедших из униформистов. И заставить их изменить это мнение было очень нелегко. Правда, однажды представился случай. Мою жену пригласили на радио и попросили дать интервью. Тамара Семеновна была представлена слушателям как «мадам Карандаш», ассистент «маэстро улыбки», заведующая «лабораторией комика», где, сообщил комментатор, «строго как в аптеке, отмериваются дозы смешного для получения максимального эффекта».

Тамара Семеновна ответила на разные вопросы, в том числе и на традиционный: «А почему он — Карандаш?»; рассказала о наших совместных поездках, дочери Наташе я добавила, что в Советском Союзе детали личной жизни артиста не принято афишировать. На следующий день газеты объяснили, что русские не хотят делать из своих артистов «культ звезд».

Конечно, я стремился узнать как можно больше о стране. В один из свободных дней побывал в цирке Медрано. Чрезвычайно был удивлен, в особенности после наших многолюдных премьер, тем, что две превосходные французские цирковые труппы собирают на каждое представление до полусотни зрителей. Цирки Парижа пустовали, хотя на арене одного из них выступал в тот день прославленный клоун — Альбер Фрателлини. После представления я встретился с ним и с горечью узнал, что талантливейший артист пьет и заработка — при малых сборах цирка Медрано — ему едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами.

Несколько более радостным было посещение цирка Пиндер в Марселе. Колоссальный передвижной цирк на четыре с половиной тысячи мест привез с собою все оборудование зала, фойе и кулис. Однако цирковое представление здесь подавалось под обильным эстрадным соусом и, по существу, напоминало мюзик-холл. Комики были вульгарны, и особенно плохо то, что сами они не понимали этого…

Они уже видели мою работу и откровенно удивлялись, почему я в сценке «Случай в парке» упустил блестящую возможность обыграть ситуацию с Венерой в сексуальном духе!

Вообще мне кажется, более открытый, горячий характер марсельцев помог мне быстро найти общий язык с ними. Думаю, им импонировал озорной, шаловливый характер персонажа. Непосредственность — эта черта особенно родственна французам.

Марсельцы сделали рекламный фильм «Карандаш и Клякса на прогулке». Этот пятиминутный ролик был передан по телевидению. Такое внимание было приятно и хорошо влияло на мое актерское самочувствие. Нравилось и то, что наши выступления в Марселе проходили в здании городской ярмарки. Каждый день зал был полон. Чтобы быстрее готовиться к следующей паузе, я сделал свою гримировочную комнату прямо у выхода на манеж. Это был небольшой загончик с фанерными стенами, сразу получивший название: «хижина Карандаша». В «хижину» приходили французские журналисты и зрители, среди которых были и русские эмигранты, и мы подолгу беседовали о цирке, о жизни.

Во время прогулок по ярмарке Клякса бежала на поводке и с некоторым недоумением взирала на собак, которые сидели на задних лапах и держали в зубах шляпу. Это были так называемые собаки-нищие, просившие милостыню за своих хозяев, — узаконенная уловка в стране, где открытое нищенство запрещено.

После Марселя Московский цирк приехал в Ниццу, чтобы дать здесь восемь представлений. Это было совсем немного для массы отдыхающих и туристов на Лазурном берегу Средиземного моря. Выставочный зал города, где состоялись гастроли, был переполнен.

В Гренобле — последнем городе наших гастролей во Франции — я встревожился. Собравшийся на этот вечер «свет» Гренобля не аплодировал. Мы уходили, как говорят, под шорох собственных подошв. Оказалось, прибывшие в вечерних туалетах дамы и господа аплодировали неслышно, в перчатках, Вне этикета был только их смех.