Ндаба Мандела - Восхождение в горы. Уроки жизни от моего деда, Нельсона Манделы

– Славно. А в каком ты классе? Хорошо учишься?

Я пожал плечами, уставившись в пол.

– Кем хочешь стать, когда вырастешь? – снова спросил он.

На этот вопрос я не мог ответить – все мое детство меня перебрасывали из стороны в сторону. Кроме бедности и многочисленных препятствий, окружавших нас повсюду в гетто, я мало что видел и не хотел опозориться, ответив какую-нибудь глупость, вроде «борца на палках».

Старик погладил меня по голове своей ручищей и произнес:

– Ндаба. Славно.

Он вновь пожал мою ладошку, очень официально и вежливо, и поздоровался со следующим ребенком в очереди. Должен вам признаться, что тот момент меня не слишком впечатлил. Теперь изо всех сил пытаюсь вспомнить, что я чувствовал тогда, когда он прикоснулся к моей голове, пожал руку своей мощной ладонью, когда его нога в штанине возвышалась надо мной, когда он наклонился, чтобы услышать мои робкие ответы на его вопросы, а от него исходил запах льна и кофе, – и ничего. Я не почувствовал ничего. На меня это не произвело совершенно никакого эффекта. Я читал, что об этом писал дед в «Долгой дороге к свободе». Он всегда с неохотой пишет о делах семейных и личных, но дом в «Виктор Верстер» он описывает как «коттедж», который был обставлен «скромно, но уютно». Когда я прочел это, то от души посмеялся: в детстве, после Соуэто, это место показалось мне настоящим особняком.

Мягкий диван и легкие кресла из того же гарнитура были как розовые облака. Безупречно чистая ванная комната не уступала размерами спальне, которую я делил с двоюродными братьями. Из кухни то и дело выходил белый человек, чьей обязанностью было готовить и следить за домом. Он принес тарелки, чашки и корзины с обедом. На заднем дворе был бассейн с кристально-чистой водой, и мне показалось, что кожа у меня зачесалась – так мне хотелось туда нырнуть. По краям бассейна стояли цветы в кадках в окружении садовой изгороди. Позже дед рассказал, что по верху изгороди шел слой колючей проволоки, но я был либо слишком мал, либо слишком занят невозможно зеленой травой. Даже если бы тюрьмой Старика был «Отель Ритц», на меня он и то не произвел бы такого впечатления. Теперь, КОГДА КТО-НИБУДЬ СПРАШИВАЛ МЕНЯ: «КЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ СТАТЬ, КОГДА ВЫРАСТЕШЬ?», Я ОТВЕЧАЛ: «Я ХОЧУ В ТЮРЬМУ!»

Разумеется, я ожидал увидеть что-то вроде тюрьмы на острове Роббен – адской бездны, где мой дед провел большую часть своей жизни. С распространением движения против апартеида по всему свету новое правительство распорядилось о переводе Мадибы в дом в «Виктор Верстере», пытаясь разлучить его с друзьями и членами Африканского национального конгресса. Его политические враги надеялись, что, оказавшись в комфортных стенах этого уютного домика, после обещания встречи с семьей – женой, попавшей в тюрьму и подвергнувшейся пыткам; детьми, которых он в последний раз видел, когда они были совсем маленькими; внуками, которых не видел вовсе, – он станет более сговорчивым. Но враги недооценили его. Целых два года он держал оборону и не сдавал своих позиций в бесконечных и ожесточенных переговорах, в которых решалась судьба Южной Африки. Прошло немало времени, прежде чем я осознал: в тот день мы с братьями сидели в тех самых креслах, где мой дед и могущественные главы государств вели политические и идеологические дебаты, которым вскоре суждено было изменить ход истории.

Вечером взрослые собрались на кухне и в столовой, как это обычно бывает, а мы, дети, расселись на ковре в гостиной и включили кассету с фильмом «Бесконечная история». Я смутно помню голоса взрослых: они делались то тише, то громче, сквозь смех и оживленную беседу звучал дедушкин зычный бас. Но нам их разговор был неинтересен.

По правде говоря, этот день и первую встречу с дедом я вообще помню весьма смутно. Как он выглядел, помню в основном потому, что провел с ним тысячу других дней, пока он старел, а я – взрослел. Однако для восстановления деталей мне пришлось обратиться к недавно увиденному и прочитанному о месте, которое теперь называется «Исправительный центр Дракенштейн». Зелено-желтая табличка все еще там, но теперь люди видят ее, лишь когда приезжают к памятнику моему деду – бронзовой статуе перед «Виктор Верстером», воздвигнутой в честь его освобождения 11 февраля 1990 года. Воспоминания о том дне превратились для меня в коллаж из фотографий, газетных вырезок и бесконечных разговоров с дедом, бабушкой, матушкой Винни и другими людьми, которые там были. Но одно я помню отчетливо – «Бесконечную историю».