Роуз Макгоуэн - Смелая

Я прожила в Лос-Анджелесе в течение нескольких месяцев. Здание семейного суда, где вы можете заглянуть за богатый фасад Лос-Анджелеса. Были семьи всех видов со своими скучающими детьми, бегающими вверх и вниз по коридорам – испуганные матери, несколько отцов, а потом я, ребенок, который представляла себя в суде. Я считала, что лучше одеваться так, как я думала, одеваются взрослые, что для меня означало колготки цвета загара, которые ты покупаешь в аптеке в таких смешных яйцах. Я была уверена, что никогда не хотела выглядеть взрослой женщиной, если бы мне пришлось носить колготки, но я могла пережить их в течение половины дня, только чтобы произвести впечатление на судью своей взрослостью. Я вспомнила Мелани Гриффит и ее колготки в фильме «Деловая женщина» и решила, что должно быть, это то, что носит взрослая женщина. Я тоже собиралась их носить.

Меня вызвали по имени. Шоу началось. Мое сердце колотится, и мои колготки сваливаются, Я пытаюсь незаметно подтянуть, но проделываю огромную дырку. Судья делает каменное лицо. Я углубляюсь в свое дело. Судья указывает, что место ребенка в родительском доме. Не мой дом, говорю я. Только в техническом смысле можно сказать, что я когда-либо была «ребенком».

«Позвольте мне рассказать вам о моем доме с отцом, судья. Тот прошлый целый год мы провели вместе. Мы жили в мрачном, тоскливом месте без света в удручающем Сиэтле, Вашингтон. Мой отец был художником. Жизнь без света тяжело сказалась на его перетруженных мозгах. Художники видят свет не так, как видят другие; они буквально зависят от него. Может, вот то, что с ним было не так. Может быть, поэтому он ненавидел меня». Но я не сказала всего этого, я просто подчеркнула унижения.

Это был вопрос выживания. Я сказала, что больше не могу терпеть быть собственностью человека. Судья откашлялся и провозгласил мою свободу. Технически я была взрослой, но все же недостаточно взрослой, чтобы водить. Я официально больше была ответственностью моей семьи, что было иронично, учитывая, что они никогда не несли ответственности за меня. И я была эмансипирована, что иронично, учитывая, как я проведу следующие несколько лет, когда мной будет владеть другой человек. Я сбежала из-под контроля секты и отца только для того, чтобы стать другим видом собственности.

После эмансипации мне сообщили, что моя мама нашла работу в Лос-Анджелесе и получала развод, так что она была одинока – моя любимая версия ее. К этому времени она закончила Университет штата Орегон, Пхи Бета Каппа с двойной специальностю: английский язык и журналистика. Мы больше не были связаны друг с другом законом, и мы чувствовали себя равными. Больше друзья, чем мать и дочь. Мы переехали в отличное маленькое местечко, белый деревянный дом 1918 года, прямо в сердце супер-эскизного Голливуда. Было так весело.

Я поступила на второй курс во всемирно известную Голливудскую среднюю школу, где я попала на тематическую программу для художников. Мне посчастливилось учиться по этой программе, потому что в классе было не так много людей, и дети попались все творческие. Танцоры, певцы, актеры… кого только не было. Но после всех моих более взрослых приключений вернуться в школу с подростками было странно.

Я чувствовала себя древней, хотя я была только в десятом классе. В театральной программе они готовились к постановке греческой трагедии. Я прослушивалась и исполняла одну-единственную свою серьезную пьесу: Антигона. Несмотря на то что я новичок, я чувствовала себя так, как будто тренировалась всю свою жизнь. Я помню только, как направляла себя, вибрируя, покидая мое тело, но на этот раз для чего-то хорошего, чистая энергия проходила через мое тело вместо того, чтобы уйти из-за травмы. Актерская игра была напряженной и веселой. Потом двое мужчин в зале подошли ко мне и сказали, что я довела их до слез во время моей сцены. Я ощутила собственную мощь. Театральная актерская игра сильно отличается от киноактерской, я полагаю, это более чистая форма игры в некотором роде. В таком киношном Голливуде я никогда не чувствовала такую силу во время исполнения. Но в то время и в течение многих лет после, идея делать то же самое день за днем, ночь за ночью мне показалась невыносимой, поэтому я никогда не занималась театром.

Я была по-настоящему счастлива, живя с мамой. Моей мечтой было вырасти и быть вдвоем, и чтобы она наконец-то поняла, что я стою больше, чем мужчины, которые приходили в ее жизнь. Так бесило, что эти глупые, никчемные мужчины управляли ею и таким образом управляли мной, только потому, что у них что-то было между ног. Я видела, что многие из них были стряпчие, насильники, растлители – почему она не видела? Моя мать не понимала, что попала в аферу, где мужчины заставляют ее чувствовать, что ей повезло. Как и многих женщин, ее учили, что завоевать мужчину – ее конечная цель. Когда нас учат с юного, молодого возраста, когда мы погружены в это, мы не учимся видеть свою ценность. Мы не понимаем, что это мы все вместе достойны золота; нам говорят, что мы должны довольствоваться серебром.