Яков Цукерник - Житие святого Северина

— Я слушаю тебя, и ты становишься то Стилихоном, то Аэцием, то Одоакром. Это приём рассказчика или метод политика, влезающего в тело и душу того, кто ему интересен, как враг или соратник?

— Хорошо, что не сказал «друг» — друзья могут быть у тебя лично, но не у твоего дела. И то, и то. Второе — главнее, но достичь этого можно лишь через первое. Разумеется, что всерьёз стать тем, о ком думаешь, можно лишь при наличии достаточной информации. Затраты окупятся.

Ну, об Одоакре пока всё. А кто противостоял в надвигавшейся схватке? Теодерих, сын Тиудимера, одного из трёх братьев Амалов, возглавлявших племя остготов в страшном побоище на Каталаунских полях, где они сражались на стороне гуннов, а потом в битве при Недао, где они с другими племенами восстали против гуннов, а потом громили по очереди чуть не всех недавних союзников. Из этих братьев Валамер успел умереть ещё до 472 года, Видимер увёл своих воинов через Норик в Италию, где умер, а его сын увёл их далее в Галлию. Остался Тиудимер, и вместе с недавним ромейским заложником — сыном своим Теодерихом — повёл свою часть народа на Восточную империю.

А как оказался в Константинополе в заложниках Теодерих? Он родился как раз в 453 году — как раз когда победившие на Недао гуннов племена перегрызлись за гуннское наследство. Это привело к разительной перемене обстановки: вместо исполинской державы Аттилы, простиравшейся за реку Итиль на восток и до Рейна на запад, возникло множество мелких племенных королевств и держав с иным правлением, а только что дрожавшая в предчувствии скорого и страшного конца империя ромеев моментально оказалась величайшей в приданубийских и приистрийских землях силой. Сейчас почти всё течение Данубия и Истра в руках славян и они зовут всю великую реку Дунаем, а я всё повторяю уже не звучащие названия её. Как бежит время… Не одни эти слова ушли в небытие… Но тебе необходимо знать и то, что было, и то, что есть сейчас. Говорить с новыми людьми на новых языках, употреблять новые названия старых местностей — и знать всё об их прошлом…

Недавно грозные единством своей собранной в руках Аттилы боевой силы племена оказались теперь скованными множеством порубежных соседей каждое и в итоге были вынуждены оглядываться на империю и набиваться к ней в союзники-федераты. Причём вовсе не обязательно было перебираться на её территорию — этого и сама империя не хотела. Пусть те же гепиды или остготы, не говоря о герулах и прочей мелочи, называются федератами империи, получают от неё какую-то плату, а взамен прикрывают её рубежи извне, ибо, защищая себя самих, тем самым отводят грозу от лежащей у них в тылу имперской территории. И на поход против того или иного врага можно толкнуть такого федерата, как старший из этих трёх братьев Амалов — Валамер, если, конечно, обеспечить его зависимость. А как? Пусть дадут заложников. Валамер был бездетен и потому поехал заложником семилетний сын Тиудимера Теодерих. Матерью Теодериха была готка-кафоличка Эрельева, при выходе за Тиудимера перекрещённая в арианство и ставшая Евсевией.

Сам он провёл в кафолической империи десять лет. За это время на мальчишку, потом на подростка и юношу оказывалось всяческое моральное давление, а ведь искусство покорять души опасных варваров в империи было ещё с римских времён и, в отличие от многих других искусств, не деградировало. Но кафоликом он так и не стал, и не только потому, что ему рано или поздно предстояло вернуться к своему народу, цепко державшемуся за арианскую догму. Нет! Из его деятельности во второй половине его жизни, когда он стал независимым государем, неминуемо вытекают иные выводы, а мои личные с ним неоднократные беседы показали, что эти иные выводы верны. Он увидел ещё тогда, заложником будучи, не только блеск украшений на теле империи и кафолической церкви — он увидел и их язвы, болезни, слабости. Сын культурнейшего среди варваров Европы народа, имевшего письменность и достаточно развитую систему понятий, чтобы именно гот Вульфила дерзнул перевести Писание на готский язык, сын царственного рода, не успевшего выродиться и рождавшего детей поистине львами, а не тиграми и рысями, — он был одарён всеми чувствами, присущими сынам человеческим, в превосходной степени. И, оказавшись на константинопольской, скажем так, сторожевой вышке, дающей максимально дальний обзор, он увидел всё, что только доступно взгляду желающего увидеть и понял всё, что только доступно желающему понять увиденное и услышанное. Правда, латынью овладел лишь устно, писать и даже читать на этом языке так и не стал даже в конце жизни — был запрет на грамоту врагов, чтобы не проникла отрава в души детей готских, так что не через чтение и письмо, а всеми иными способами познавал он мир. А в мире том познал он и религиозную войну, бушевавшую по всей империи. Везде лилась кровь кафоликов и ариан, монофизитов и несториан, иудеев и самаритян, огнепоклонников и митраистов, язычников всех толков — как поклонявшихся местным божествам, так и богам эллинским и старо-римским. И эта война была с одной стороны союзницей его народа, отвлекая значительную часть имперской силы на самоистребление, а с другой вызывала у него лютое отвращение. И когда он через немалое время стал королём Италии и Паннонии, то оказалось, что любой враг империи, независимо от его веры, может рассчитывать на спокойную жизнь в остготской державе, лишь бы признавал власть Теодериха и не хватал за горло инаковерующих. И это было не голой политикой, а человечностью. Но много воды и крови утекло, пока он смог проявить эту человечность! И — это моё мнение, но даже у меня самого вызывает сомнения немалые: он, пожалуй, перегнул с этой человечностью, не позаботившись о том, чтобы его преемники шли именно по его пути, а также о том, чтобы уничтожить или изгнать тех, кто разрушил его дело. Я и сейчас не могу сказать — было ли это возможно. Ведь я был рядом с ним — и мне тогда это не приходило в голову. Так мне ли его судить? Но и не сказать этого не могу — слишком страшной ценой оплачена незавершённость его дела. Думай и об этом тоже.