Яков Цукерник - Житие святого Северина

В это время и начинает восходить звезда Аэция — римлянина с повадками даже не варвара, а… ну как бы это сказать точнее… Пожалуй, можно назвать душой человека совокупность его качеств, черт его характера, морали его, всех внутренних устоев его личности. Устои же эти создаёт породившее его общество, та его часть, где он родился и вырос. Так вот — Аэций вырос двуногим зверем, ладно хоть — не шакалом или волком, а скорее — тигром, не по своей вине. Родился он в семье магистра конницы Гауденция, отвагой и разумом привлекшего некогда благосклонное внимание Стилихона. Именно поэтому, когда вестготы уходили из поверженной Италии, в число заложников был включён Аэций — власти старались отделаться от сына опасного человека и одновременно поставить отца в зависимость от себя. Не успел юноша перевести дыхание, вернувшись от вестготов, как снова был направлен заложником — на этот раз к гуннам. Годы провёл он вне римского общества, причём среди победоносных врагов его. Так что не приходится удивляться, что римская этика и мораль, в ту пору уже крайне ослабленные, не уцелели в его душе и что воспринятое им у вестготов было также вытеснено и убито в нем у гуннов. Но и гуннское тоже погибло — видимо, получилось нечто вроде встречного пала, которым, я читал, встречают степной или лесной пожар, чтобы две сходящиеся стены пламени сожрали всё, могущее гореть, и осели, утратив пищу. Так и все три кодекса нравов, этики, чести, попавшие в его душу, исчезли, выжгли друг друга.

И остался двуногий, внешне похожий на человека, с именем римлянина, с поводками тигра, со знанием и пониманием всех сильных и слабых сторон и римлян, и готов, и гуннов, и других варваров. Он был талантливым командиром, любимым воинами вождём, умел найти общий язык с воинами любого племени, сумел подобрать верящих ему офицеров. Но он имел одну лишь цель в жизни — высшую власть военачальника, а значит и вообще высшую власть в империи римлян. Только для этого будет он защищать империю, силу которой, однажды захватив, уже не отдаст никому. Но никогда не склонится ни перед имперскими, ни перед церковными законами, не попятится ни перед регентшей Галлой Плацидией, ни перед её сыном — императором Запада Валентинианом Третьим. Никому не отдаст он власть, любого прикончит, ни перед чем не остановится…

— Скажи, а были похожие на Аэция люди, скажем, у Юстиниана в годы завоевания Италии?

— Нет! Империя следила за происходящим на Западе и принимала меры. Было — кому их принимать. Скорее их было слишком много, это мешало, но меры принимались всегда вовремя, пока Юстиниан не перенапряг её силы и слишком много растратил и уничтожил попусту. Потом начались осечки, срывы, но пока что империя ромеев не оскудела людьми в пользу людишек настолько, чтобы погибнуть, как погиб Запад. Юстиниан же служил не столько самому себе, как Аэций, сколько ошибочному своему убеждению, что он один знает волю Господа, и уполномочен им сделать весь бывший Римский Мир Миром Ромейским и втянуть в этот мир и все прочие земли. Это не Аэций. Тот служил лишь самому себе и той силе, которая была продолжением его самого — своей армии. Понимаете, вы оба — империя была для него продолжением армии, а не наоборот. Он не хотел повторять ошибку Стилихона, погубившую его. На Востоке это поняли, и сколько бы там ни было людей-тигров, могущих вроде стать Аэциями, на них заранее находилась управа. Мы ещё остановим свой взгляд на этих людях…

Три десятилетия держал Аэций власть в своих стальных руках. Тридцать лет он метался по Галлии — основному театру военных действий в его пору, отбрасывая, карая, уничтожая, подчиняя, стравливая. Каждый его поход и каждое сражение, даже малая стычка, проводились так, словно это было последнее усилие в его жизни, то есть с максимальной энергией. Все попытки вестготов раздвинуть пределы своего королевства жестоко подавлялись — несколько раз дело пахло поголовным истреблением народа. Неоднократно были биты франки, почти совсем было задавлено мужицкое движение багаудов, с которым столетиями не могли справиться римляне. Но вершиной его жизненного успеха было создание антигуннской коалиции народов, остановившей полчища Аттилы на Каталаунских полях. Аттила и Аэций были знакомы ещё со времён заложничества его у гуннов, но не поэтому Аттила, будучи уже загнан в свой лагерь и окружён, уже соорудивший гигантский костёр, чтобы броситься в пламя, избегнуть плена, вдруг получил возможность уйти, а ведь можно было с ним покончить! Так почему?