Яков Цукерник - Житие святого Северина

— Ты несколько раз подряд произнёс «что», хотя слово «Господь» произнёс с придыханием, словно имя, достойное высшего пиетета. А о своём патроне и его предшественниках говорил без лишнего почтения. Налицо некое расхождение. Итак — «что»? Или «кто»?

— «Кто» — это «Бог» или «Дьявол»? Отвергаю. Имею для этого основания. И имею основания думать, что ты мыслишь так же. Есть два этих понятия и есть вера в них очень многих. И очень многие верили раньше и верят сейчас в нечто иное, пусть не из живой плоти, но способное стать видимым и даже похожим на живое. Но не более. А мне нужно знание, основанное на действительно существующих или существовавших телах, людях, предметах и их взаимодействиях. Ты занимался всерьёз проблемой святого Северина? Он, я полагаю, в Бога не верил, хотя и говорил его языком и с соответствующими рыданиями в голосе. Так и я — мне нельзя иначе. Он, мне кажется, сумел, пусть и посмертно, сделать то, ради чего остался в Норике, именно потому, что думал «что», а не «кто», хотя говорил иное…

— А ты знаешь, почему он там остался? У тебя есть добавочные сведения помимо труда Евгиппия?

— Я один из потомков родичей его отца. Они поддерживали связь с норикским святым и сумели опознать в нём своего сородича, хотя он так и не раскрылся перед ними. Но — зная, к чему готовил его отец, они не могли не усомниться в его маске, не могли не опознать под овечьей шкурой льва, не могли не вычислить кое-что из его побуждений. Это наша семейная тайна. Ты первый из посторонних, с кем я об этом заговорил.

— Да, тебя недаром выбрал новый папа… Ну что же, времени у нас мало, а просьба твоя потребует многого. Дай мне несколько дней и что угодно для набрасывания хоть каких-то зачатков мыслей, ещё не прозвучавших в моём разуме, чтобы оживить их порознь и слить в некую цельность. Не пергамент — ведь придётся всё потом уничтожить…

— То, чего нельзя тебе или мне написать своей рукой, можно всё же сделать. Без ссылки на тебя. Есть писец высшего уровня мастерства, человек алмазной чистоты и верности, лучший, чем я. И потому в «серые папы» не годящийся. Но это ему не в укор. Библиотеки моего рода и кое-чьи ещё хранят среди запретнейших рукописей прошлых лет и написанное им, а также множество переписанных им чужих трудов. Ему ведомы и тайны скорописи, ныне почти никому более не доступной. Так что можешь спокойно говорить вслух при нем абсолютно всё, а он запишет, перепишет, размножит впоследствии. Тебе ведь нельзя надолго исчезнуть из твоего монастыря — узнают, задумаются, кое-кто начнёт дознаваться — где был и почему. Я бы им не советовал быть слишком любопытными, этим дознавателям, но пока что не могу поручиться, что до всех успею дотянуться. А ведь дело не только в тебе, но и в твоём братстве и в ваших делах. Вы не должны попасть под удар. Но мне необходимо будет не раз и не два перечесть то, что ты мне сможешь сказать в скором времени, прежде чем вернёшься к себе. И всё же прошу поторопиться — вдруг то, что я жду от тебя, способно кого-то спасти или погубить в самом близком времени, а я этого ещё не знаю. И ещё — ты уже достаточно стар…

— Чтобы умереть в любой момент и не успеть выполнить твой заказ?

— Да. Прости за такой довод, но ведь и Северин умер не вовремя.

— Прощать не за что. Я примусь за дело уже сегодня — нужно место, твой писец и… да, нужно уточнение: ведь я могу дать лишь взгляд с птичьего полёта или с ещё больших высот. Хватит ли тебе этого?

— Ты создашь единую картину, а заполнять прорехи в ней уже моя забота. Без них, конечно, не обойдётся. Но вот в «Гетике» Иордана часть таких прорех заполняет «Житие святого Северина». Так и в твоей фреске что-то кто-то заполнит — я, другие подобные мне. Главное, чтобы именно тобой была она написана, эта фреска…

Ныне, в месяце июле 601 года от Рождества Христова, я счёл нужным извлечь из тайника остатки когда-то записанного мною со слов одного из величайших мужей ушедшей эпохи. Когда я сидел возле него и записывал скорописью его беседу с моим другом и спасителем, имя коего утаю и сейчас, ибо нет его, но остались люди, ведущие тот же яростный бой, в котором он сложил голову, а упоминание его имени сможет вывести ищеек на их след, то помнил — при переписке нужно будет сделать всё, чтобы имя говорящего не стало известно двуногой мрази, топчущей италийскую землю. Сейчас я уже могу это имя назвать. Кассиодор. Им уже не уничтожить ни его самого — он ушёл в иной мир без их содействия, ни его дела. А рукопись эта должна привлечь взоры будущих переписчиков не только содержанием, но и именем того, чьи мысли она содержит. Кассиодор — добавлять что-либо сверх этого незачем…