Анатолий Краснов-Левитин - В поисках Нового Града. Воспоминания.

Вышел из лагеря. Женился. Поступил в университет, на этот раз на физико-математический факультет. Решил, что с литературой лучше не связываться («опасный вид спорта»). Поступил в нашу школу учителем математики. Красивый парень. Девчонки от него без ума. И сам он нельзя сказать, что равнодушен к женскому полу. Остроумен, развит, начитан, блестящие способности — великолепный учитель; и вообще все, за что бы он ни принимался, удается. На редкость талантлив. Но юность, проведенная в лагерях, сказывается. Лагерь усилил в нем богемность, свойственную ему от природы. Сейчас в Москве. Много работает. Нежный отец. Очень любит своих двух дочерей. Переписываемся с ним до сих пор.

Как я уже писал, о моей религиозности еще до моего ареста знали многие. О некоторых эпизодах я писал в своей самиздатской статье «Вырождение религиозной мысли». Расскажу кое о чем еще раз.

В десятом классе перемена. Выхожу, чтобы проветриться, на лестничную площадку. Стоят несколько парней, курят. Я стою рядом. Один из парней — Зеленов. Типичный марьинорощинский хулиганистый парень. Работает полотером. Обращается ко мне:

«Анатолий Эммануилович! Когда я был в армии, у нас был один парень с Западной Украины, окончил десятилетку с золотой медалью. А он верующий. Как это может быть?»

Я (спокойно): «Друг мой, я сам верующий». Шок всех окружающих. Парень — коммунист, стоящий рядом со мной, делает корректно отсутствующее лицо: «Я ничего не слышал».

В этом классе у меня также были напряженные отношения с ребятами. Но после моих слов лед был разбит. Я почувствовал теплую дружбу ко мне со стороны класса. Ребята и девочки стали относиться ко мне хорошо; вели со мной с полной откровенностью дружеские разговоры. В этих разговорах иной раз высказывались на очень опасные темы.

Говорит мне, помню, один парень: «Вот все говорят: революция, революция. А моя теща мне говорит: я вот в старое время 12 ребят вырастила, попробуй-ка ты вырасти. Мне и крыть нечем».

Другой раз один рабочий парень мне говорит: «Как тут быть смелым? Есть-пить надо. Ведь вот женился, ребенка жду». Я отвечаю также с полной откровенностью, говорю о Христе. Он отвечает: «Так ведь у Него семьи не было. Он, говорят, ходил по селам, побирался».

Мой друг Иван Павлов меня останавливал: «Опять ведь влипнешь с этими разговорами. Опять в тюрьму попадешь». — «Не влипну». «Беда с этими евреями, — говорил Иван Николаевич, — русские люди, верующие, ходят в церковь, едят по праздникам пироги — и довольны. А этот, из евреев, стал верующим, так подавай ему Бога всюду и везде. Даже в советской школе».

Впрочем, нечто подобное говорил мне и еврей — Вульф Исаевич Каневский, тоже учитель, бывший троцкист, мой товарищ по лагерю, отсидевший в лагерях дважды. Как сейчас, помню его выразительное междометие: «А!»… И потом выразительную фразу: «Не терпится вам туда опять попасть». Но у страха глаза велики. Никто из учеников на меня никогда не доносил, и ни разу я за свои разговоры с учениками никаких неприятностей не имел.

Часто бывали с ребятами забавные инциденты. Прихожу на Пасхальной неделе в девятый класс. Ребята ко мне обращаются (со мной вообще держались очень фамильярно): «Анатолий Эммануилович! Вы верующий? Давайте с девчонками христосоваться». Я (на полном серьезе): «Да, я верующий». Опять шок всего класса. «Но почему? Какие у вас основания?» — «Ребята, у нас же сейчас не урок Закона Божия. Вы спрашивали, я ответил. А теперь займемся Чеховым».

Наш директор любил своеобразные мероприятия. И опять они у меня всегда выходили боком. Директор собрал 8-е, 9-е и 10-е классы для лекции на тему: «В чем счастье?» Лекцию проводила моя коллега, учительница литературы Любовь Семеновна Пустыльник, работавшая параллельно лектором в Московском лекционном бюро. Встал вопрос о том, чтобы уроки отменить и всех позвать на собрание. Лев Михайлович протестовал, прибежал в учительскую: «Как, из-за бесполезной болтовни отменять математику?» Директор, болезненно морщась, сказал: «Ну, ладно, ладно, не отменяйте». (Дело было сугубо добровольное, и отменять уроки директор не имел права.) Что касается меня, то я объявил в своем классе об этом мероприятии так: «Ребята, сегодня будет вместо уроков лекция: „В чем счастье?“ Я, правда, этого не знаю, но Любовь Семеновна знает и все вам скажет». На этот раз морщатся ребята: «Ну, опять будут говорить: счастье — в труде». Любовь Семеновна, однако, ограничилась лишь общими фразами. Она стремилась превратить лекцию в диспут. Стали высказываться ученики и ученицы. Меня поразила ограниченность интересов молодежи. Все сводилось к тому, какие танцы танцевать, какие брюки (широкие или узкие) носить.